Что ответить, если тебе выпало неслыханное счастье быть любимым такой чудесной девушки?
— Любовь, она такая, — задумчиво сказал Виктор, поглаживая ее пушистые волосы, — она приходит без спросу, война не война. А вот счастливым быть нельзя, когда кругом горе…
— Неправда, можно. Вот сейчас я счастлива. Ты вернулся — это и есть мое маленькое счастье. А когда наступит победа, будет большое счастье. Скажи, это не стыдно, что я говорю так? Вчера Осетрову повесили, дети осиротели, а я про счастье…
— Не знаю, — нахмурился Виктор при упоминании об Осетровой. — Может, и нехорошо…
— Значит, лицемерить? — не унималась Тоня. — В душе счастье, а на словах — нет? Так я не умею… Я восхищаюсь нашими разведчицами, но быть на их месте, — ой, нет, не смогла бы…
— Есть кое-что поважнее «не могу». Когда надо, значит, надо, — отрубил Виктор. — Тебе кто выдавал комсомольский билет?
— А то ты не знаешь? — удивилась Тоня. — Твой же дружок, Белан, секретарь райкома.
— Не придется Григорию больше подписывать комсомольские билеты, — сказал Виктор с такой тоской, что у Тони болезненно сжалось сердце. — Схоронили… И Гаврик Зеленцов в штаб не вернулся, сообщили, что арестован…
Девушка прикусила палец. Еще одного из партизан не стало, Белана, такого парня! Так вот отчего Виктор хмурился! А она к нему с пустяками… Он еще цветы принес, шутил, не хотел огорчать!
Она виновато погладила его мускулистую, сжатую в кулак руку. Виктор не откликнулся на эту ласку. Он спешил в отряд, ему срочно нужен был доктор. Но едва Тоня успела сказать, что доктор занят, колокольчик позвал ее.
— Иди вниз, — сказал она. — Я кликну, когда можно…
II
Семен разглядывал убранство кабинета, и сложное чувство зависти, сожаления, неприязни овладевало им. Он отвык от человеческого жилья, он стал дикарем, простая фаянсовая тарелка была барством в сравнении с липкой лагерной алюминиевой миской. А эта больничная чистота! А картины в золоченых багетах, пианино, гардины! Неплохо живет старик! Спит на кровати, ест за столом на скатерти…
Обилие пищи оскорбляло Семена, но, забыв приличия, он ел много и жадно, пока не осоловел. И воды ему нагрели. В ванной комнате приготовили белье, синие бумажные брюки, вышитую косоворотку. От белья сладко тянуло душистым мылом, свежестью, на теле оно было почти невесомым.
Семен побрился и не узнал себя в зеркале. Если бы еще поспать! Но старик почему-то молчит.
Рябинина терзала непоправимость промаха. Все было рассчитано до мелочей, и все сорвалось. Начальник гестапо не прислал ему приговор Осетровой на подпись. Раньше гитлеровцы соблюдали видимость законности. Скорее всего, это признак их близкого конца.