Как бы то ни было, при любом исходе скандала не миновать. Никогда не забыть тот ужасный момент, когда доктор Вуд заявил, что обязан сообщить в полицию о случившемся.
До тех пор они были слишком взволнованы, чтобы беспокоиться о чем-нибудь, кроме спасения самой Илейн. Но тут Фенела поняла, что было бы разумнее уничтожить оставленную Илейн записку, где та сообщала, что приняла смертельно опасную дозу имевшегося у нее наркотика, и подробно объясняла, почему именно она это сделала.
«Ах, если бы у меня сразу хватило сообразительности, — думала теперь Фенела, — забрала бы я эту записку у Саймона и сожгла…»
Однако с обреченным чувством она тут же подумала, что ее поступок несомненно обнаружился бы рано или поздно и лишь навлек бы на них еще больше неприятностей.
Увы, если бы черным по белому не излила Илейн в этой злополучной записке свои пылкие упреки Саймону, возможно, тогда бы…
Фенела резко выпрямилась, тряхнула головой. Что толку в пустых рассуждениях?
Факт остается фактом: Илейн лежит сейчас при смерти, а в руках полиции находится письмо, где говорится, что она готова была покончить с собой из-за Саймона Прентиса.
Кровь стынет в жилах при воспоминании о зрелище, открывшемся их глазам, когда они обнаружили Илейн лежащей на полу спальни, и память об этом настолько врезалась в сознание Фенелы, что девушке казалось: это видение будет преследовать ее всегда.
Первой нашла самоубийцу My. «Ох, как назло!» — тоскливо думала Фенела; но именно так обычно и происходит в нашей жизни…
После завтрака Саймон небрежно бросил:
— Сбегай-ка, скажи Илейн — я, мол, подумываю отправиться в Лондон сегодняшним поездом. Так что, если хочет, пусть присоединяется.
— Ты сегодня уезжаешь? — осведомилась Фенела с противоположного конца стола.
Он улыбнулся дочери, однако в улыбке его проглядывало (как с любопытством заметила Фенела) нечто стыдливое и даже слегка виноватое, а в голосе прозвучали извиняющиеся нотки:
— Ну вот, больше я не буду тебе глаза мозолить… Во всяком случае, некоторое время.
— Ты же знаешь, мне не хочется, чтобы ты уезжал, — сказала Фенела, — но…
— Ну же, ну же, продолжай! — поддразнил ее отец.
— Что ж, и продолжу, — отважилась Фенела. — По моему глубокому убеждению сцены, подобные вчерашней, сказываются на My далеко не лучшим образом.
Она сама испугалась своей смелости — такая откровенность, да еще прямо в глаза отцу… Саймон не очень-то покорно сносит попреки. Вот и сейчас он резко вскочил из-за стола и отошел к окну.
— Это я для таких страстей староват становлюсь, — буркнул он. — A My что сделается? Она ребенок еще…