– А то как же?! – запоздало возмутился Жора. – Я ему и сказал, вот и доктор слышал, так он меня просто послал. Заявил, что я лезу не в свои дела. А какие мои дела? Он и ответил: фиксировать найденные улики и помалкивать в тряпочку. Он, правда, погрубее выразился насчет того, куда мне идти со своими сомнениями. Да, Иван Иванович? – доктор согласно кивнул. – Ну, манера у него такая, так что, мол, и обижаться нечего.
– А вы – что?
– Как что? – удивился Жора. – Мне больше всех надо? Да сколько таких выездов было?! Ссориться с ним – значит, извините, – Жора оглянулся на Зину, заинтересованно слушающую их разговор, и, помолчав, закончил: – Ну, как бы против ветра… это самое. Всегда сам мокрый будешь! – он осклабился. И Турецкий, улыбнувшись ему, кивнул с полным пониманием.
В общем, картина и здесь была ясной: сплошные подлоги, подтасовки фактов.
– Скажите, Георгий, – спросил Турецкий, – а вы не зафиксировали в протоколе осмотра места происшествия, кем конкретно была обнаружена улика?
– Конечно, нет. Полозков запретил. Сказал, что для следствия важен сам факт обнаружения, а остальное никого не касается… Да у нас всегда так! Скажи, Иван Иванович? – и доктор кивком подтвердил.
Другое было гораздо хуже, чем явные подлоги: ни судебный медик, ни криминалист свидетельствовать фактически против себя не станут. Им этот новый геморрой совсем не нужен. А без их показаний все обличительные речи бессильны. Вот и получается круговая порука. Короче, унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла… И самое скверное, что они прекрасно понимали свое бессилие. Пожимали плечами, разводили руками и делали многозначительные мины – в свое оправдание…
И еще один вопрос волновал Турецкого. Он должен был знать, как производились обыски в домах подозреваемого Калужкина и потерпевших Дадаева, Грибанова и Усатова. Может, еще и калмыка Эренгенова. То есть московскому сыщику нужна была хотя бы приблизительная картина того, что в домах и в усадьбах искали конкретно? Или, может быть, производили обыск без всякой цели, выполняя никому не нужные действия и надеясь, разве что, на чистую случайность?
Нет, выяснилось, что искали все-таки целенаправленно. Полозкову нужны были не оружие или наркотики, а бумаги. Документы. Какие, Жора не знал, ибо все найденные, исписанные листы Полозков просматривал лично, а потом либо складывал в свою папку, либо комкал и отшвыривал в сторону. Словом, искали, не зная толком что. И что-то нашли все-таки. Но, очевидно, не то, потому что каждый раз следователя буквально трясло от злости, и он срывал свой гнев на домашних – на женщинах, только что ставших безутешными, рыдающими вдовами. Даже понятые, которых будили в ночное время и бесцеремонно приводили в дома пострадавших, возмущались бесцеремонностью Полозкова. Но на того никакие советы и просьбы вести себя посдержанней не действовали. Казалось, он готов был сам изобрести необходимые ему улики. Но никто, а уж доктор с криминалистом тем более, не знали, что конкретно нужно следователю и почему он так нервничает и злится…