Игорь вышел на кухню, где, оказывается, его ждал накрытый стол. Все самое любимое: жареная баранина, острый салат, спагетти «болоньезе», которое научилась виртуозно делать Люба после поездки в Италию. Иванов быстро, молча ел. Лишь после второй чашки кофе Люба робко позволила себе присесть напротив и сказать:
– Я смотрела объявления о работе. Могу хоть завтра в палатке у станции попробовать «молочкой» торговать. Еще нянечки в садик нужны. Но очень маленькая, просто микроскопическая зарплата. – Она понуро свесила красные неухоженные руки между колен. Сгорбленная, полноватая, с одутловатым от слез и бессонницы лицом, но все еще красивая русская женщина.
– Ничего не нужно пока предпринимать. – Иов со стуком поставил чашку на стол. – К владыке все равно идти придется. В монастырь мне путь, ясный пень, заказан. Но Трифон… я пожертвую ему машину. Или деньги за машину. Для начала…
Люба встрепенулась, в испуге уставилась на мужа (она-то всегда называла его мужем). Рослые в мать, чернявенькие в отца дочки Иванова, услышав голоса родителей, прибежали с топотом на кухню, залезли на свои табуретки, завертели хвостатыми головками, уже затевая шепотком какую-то игру.
– А не владыка, так старые связи, может, ю-ские, придется поднимать. Главное – в «запрет» не отправиться, а там… – Иов-Игорь махнул рукой, встал, патрицианским жестом запахнул поглубже халат и гарцующей походкой вышел из кухни. «Ну просто с гуся вода…» – в очередной раз ужаснулась и восхитилась Люба Еленина этому человеку, родному, единственному, ненавистному.
Двадцатидвухлетней Анастасии Красновой все и всегда было «в лом». Учиться в школе, работать кассиром универсама, помогать по дому доставучей матери, которая на старости лет совсем сбрендила на религиозной почве. Теперь вот рыхлой, неухоженной Насте было «в лом» ребенка растить. Муж Вовка, такой же, как и она, пофигист и лентяй, сбежал, не дождавшись рождения Лизки. Кукуй теперь с этими проклятыми памперсами, кашками и гулянками. И ночью – то зубы, то живот: орет как резаная. «Так бы и убила!» – с привычной присказкой Настя остервенело всовывала ручонки вопящей годовалой дочери в комбинезон. На улице «мелкая» хоть спала спокойно, и можно было расслабиться, сидя на лавочке в парке – с сигареткой и бутылочкой пивка. Семечек полузгать, в телефон поиграть, эсэмэсками поперекидываться с подружкой Дашкой. Правда, недавно в жизни Насти появилась вполне реальная перспектива разбогатеть и не «париться» больше ни по какому поводу. Как ни странно, материн бзик подмогнул. Богомолка решила продать квартиру и умотать под Нижний Новгород, в Дивеево. Поначалу Настя озверела: да как я тут одна ребенка поднимать буду? А потом, помозговав, сообразила, что за материну квартиру может выпасть отменный куш (сама Анастасия жила в квартире, доставшейся ей от бабки), и решила поспособствовать скорейшему «спасению» православной: взять всю эту куплю-продажу в свои руки, отменно нагрев их на этом. С небывалым для нее рвением Настя принялась изучать рынок недвижимости и выбирать риелтора, чтобы «и сукой не оказался, и сговориться можно было в обход прижимистой упертой матери». Впрочем, теперь-то ситуация складывалась вообще «сказочно», но… Настя и сама не ожидала, что с таким отчаянием примет весть о материной страшной смерти. Не нужна ей ни квартира, ни деньги, потому что без матери оказалось так пусто и безнадежно. Без ее зудения и поучений, без ее добродушного смеха, без сумасшедшей любви к внучке. Даже без этого долбаного словечка «поняла», которое она вставляла куда надо и не надо, будто ее окружали всю жизнь одни умственно отсталые дети. Настя не переставая плакала и пила пиво. А когда представляла, какую муку и ужас пережила убитая мама, заходилась в рыданиях до рвоты.