А ведь по обе стороны границы жили и живут обыкновенные люди, россияне и японцы, которые волей судьбы родились на соседних островах, любят эти острова и океан…
Из воспоминаний моих дедушки и бабушки о Сахалине 1946 года мне особенно запомнились два рассказа. По словам бабушки, всех японцев к этому времени уже депортировали, но из разоренных японских храмов ветер уносил и гнал по улицам вместе с пылью разноцветные шелковые мешочки, предназначенные для пепла, оставшегося после кремации.
В то жуткое время, гонимые голодом, на рыбный остров приезжали русские с материка. Наши женщины, которым нечего было носить, собирали эти тонкие полупрозрачные паутинки и шили из них себе нарядные блузки.
Дедушка воевал на Сахалине и остался там после войны. Среди его рассказов о японцах один особенно поразил мое воображение.
Оказывается, в японском городе Тоёхара, сейчас это Южно-Сахалинск, всегда существовала высокая вероятность пожара, поскольку дома строились из дерева и соломы.
Каждая японская семья в ночное время обязана была назначать дежурного, следившего за печкой-буржуйкой в своем доме, чтобы случайно выпавший уголек не перекинулся красным петухом на другие дома и кварталы. Так вот, в том случае, если кто-то из семьи все же не уследил за огнем, семья виновника пожара уничтожалась целиком и полностью!
Из-за подобных воспоминаний о войне и тяжелом послевоенном времени на острове выработались обостренное чувство границы и более настороженное отношение к ближайшим соседям, чем у россиян на материке, для которых Япония так и осталась очень, очень далекой и в большой степени закрытой страной.
Непонятные знаки на камне
Ходили слухи, что когда-то на сопке в восточной части города находился большой храмовый комплекс. Именно сюда чуть ли не со всей Азии были привезены для посадки ценные сорта деревьев. Говорили, что рядом с храмом было японское кладбище, и высокие каменные ступени вели вверх, на сопку, к синтоистскому святилищу, а в крошечном домике, служившем в советское время складом угля для бани, когда-то давным-давно хранились какие-то синтоистские регалии. Зимой, когда дети, накатавшись с горы на санках, расходились по домам, смех и звон детских голосов сменялись пасмурной тревожной тишиной, раздираемой криками огромных черных ворон, рассевшихся на ветвях лиственниц и сосен.
В те дни я была ребенком и жила в доме напротив этой самой сопки. Когда я смотрела из своего окна на крутую каменную лестницу, которая вела в гору к «даче Леонова», белоснежному двухэтажному особняку секретаря областного комитета партии, мне было совершенно непонятно, зачем нужна эта лестница, если вход на эту дачу всем простым смертным был запрещен, а начальство возили туда на черных «Волгах» по объездной дороге?