хотелось мне ответить, но вместо этого я говорила:
— Ты просто необъективен.
— Возможно. И что в этом плохого?
Ты уж мне поверь, мужчины находят тебя весьма привлекательной.
Я взглянула на Кристи и молча мотнула головой.
— В один прекрасный день ты наконец начнешь нравиться себе, — продолжала она… — И тогда, возможно, решишься наложить на лицо хоть немного макияжа и перестанешь одеваться, будто лесник в Скалистых горах.
— Может, у меня такой стиль.
— Может, хватит уже тебе зажиматься и бояться всего на свете. Я хочу сказать, Джейн… да что ж такое, блин, это же последние наши годы в универе. Нам полагается напиваться вусмерть, одеваться как шикарным интеллектуальным сукам и спать с разнузданными и совершенно нам неподходящими мужиками.
— Хотелось бы мне иметь такой вот эпикурейский подход к жизни, как у тебя, — вздохнула я.
— Эпикурейский? Я всего лишь сноб и нимфоманка. Хотя знаешь, что-то мне подсказывает, что парень-то у тебя как раз имеется. Где ты его прячешь?
Я отрицательно покачала головой.
— Почему это мне не верится? — протянула Кристи.
— Не знаю, — ответила я.
— Наверное, потому, что — первое — я просто чую, что есть, есть у тебя тайный любовник, но — второе — ты, черт возьми, так крепко держишь себя в руках, что ни разу его не выдала, потому что — третье — ты по какой-то причине не хочешь, чтобы хоть кто-то узнал его имя.
Я, насколько могла, постаралась сделать непроницаемое лицо, как при игре в покер, и скрыть, что обмираю от ужаса при мысли о том, что подруга, возможно, как-то догадалась про нас с Дэвидом.
— У тебя очень богатая фантазия, — хмыкнула я.
— Ты тайно встречаешься с кем-то на стороне.
— Почему бы нет, ведь я же не замужем…
— Потому что это ты — та, с кем встречаются на стороне, дорогуша.
— Повторюсь, твое воображение меня просто приводит в восторг, но…
— Ну, хватит, Джейн, друг я тебе или нет? И, как твой друг, заслуживаю того, чтобы мне поведали все непристойные подробности… точно так же, как ты знаешь все обо мне.
— Боюсь, мне не в чем отчитываться, нет никаких непристойных подробностей…
— Ты невозможна.
— Да, мне говорили…
Мне и правда много раз говорила об этом мама, когда, будучи подростком, я отказывалась откровенничать с ней о своей личной жизни. Поскольку собственной жизни — помимо нашей общей — у мамы практически не было, ее больно задевало то, что я не хотела делиться с ней переживаниями и предпочитала помалкивать о своих делах. Отчасти это было реакцией на ее потребность быть в курсе всего и везде совать нос — до такой степени, что это становилось невыносимым. Сейчас, разумеется, я вижу, что таким образом проявлялось ее глубокое отчаяние, одиночество и ощущение брошенности, которое возникло у нее после ухода отца. Оставшись без мужа, мама обратила всю свою энергию на меня, вообразив меня Главным Делом Своей Жизни и решив приложить все силы, чтобы я достигла всего, чего не сумела добиться она. Именно поэтому каждая моя отметка в школе, каждое домашнее задание, любая книга, которую я читала, фильм, который я посмотрела, и каждый мальчик, хоть раз пригласивший меня погулять (таких было немного), стали объектом ее пристального интереса.