Он достал платок и осторожно вытер слезы с ее щек.
— Вот так. А плакать нечего. Давай поговорим лучше о чем-нибудь хорошем… Ну, например, о нашей будущей квартире. Какую мебель ты предпочитаешь?
Джоанна всхлипнула и сказала дрожащим голосом:
— Мне нравится… функциональная… Но только она очень дорого стоит. Я не думаю, что… что у нас сразу появятся деньги на функциональную мебель…
— Отлично! — весело воскликнул Мигель. — Значит, голосуем за функциональную. А насчет цены… — Он притянул Джоанну к себе и шепнул на ухо, словно доверяя важную тайну, — так мы ее ку «пим в рассрочку. Верно?
— Верно, — улыбнулась Джоанна и вдруг снова расплакалась, закрыв лицо ладонями. — Мигель, мы ведь… ничего не успеем, ты понимаешь?.. Это все я виновата… Если бы я не была такой безнадежной дурой… Если бы я взяла другую машину… Я ведь даже подумала, а потом испугалась… У «виллиса» прогорел глушитель — отец мог бы услышать…
Мигель снова принялся ее утешать. Наконец Джоанна успокоилась и задремала, прижавшись к его плечу. В предрассветном сумраке ее осунувшееся лицо казалось мертвенно-бледным. Мигель, боясь пошевелиться, смотрел на нее с нежностью и жалостью, испытывая новое для себя чувство мужской ответственности — большое, наполняющее гордостью и немного пугающее чувство, принесенное ему этой девушкой, отдавшейся под его защиту. Джоанну Аларику Монсон, красивую и немного избалованную дочь владельца лучшей в округе плантации, он знал и любил уже почти семь лет, любил и знал настолько, что счел возможным просить ее руки; а эту теперешнюю Джоанну — бродяжку в нелепом мальчишеском костюме, убежавшую из родного дома во имя принципов, внушенных ей им, Мигелем Асеведо, эту новую Джоанну он узнал только сегодня ночью и только сегодня ночью понял, что чувство, которое жило в нем все эти годы, было еще не настоящей любовью.
Ему хотелось курить, но сигареты были в кармане брюк, и он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить любимую, спящую на его плече. Быстро светало, с каждой минутой можно было все яснее разглядеть каменистую дорогу в ложбине между двумя невысокими кряжами, поросшими причудливо изогнутыми горными соснами. Вдоль дороги легкими порывами дул свежий предутренний ветер, остро и терпко пахло хвоей, и в побледневшем небе уже начиналась великолепная игра алых и золотых красок тропического рассвета. Джоанна, сломленная усталостью, крепко спала, вздрагивая от холода и крепче прижимаясь к своему другу.
В этот час мира и предрассветной тишины, за полтораста километров от того места, где на горной дороге стояла их беспомощная машина, уже горели маисовые поля, оскверняя дымом чистое утреннее небо, и люди в широкополых техасских шляпах, пригнувшись, перебегали от дома к дому, на бегу стреляя из автоматов. В этот мирный час бомбардировщики, с которых накануне были соскоблены опознавательные знаки «великой северной демократии», уже неслись над землей Гватемалы, обрушивая на глинобитные хижины напалм и тринитротолуол и с бреющего полета расстреливая бегущих по дорогам.