— Бедняга! А он, наверное, сходил по ней с ума.
— Не знаю… Не уверена. Во всяком случае, я убеждена, что наш злонамеренный убийца — не он.
— Не забывай, дорогая, что ты вообще мало знакома с убийцами, не так ли?
— Что ты хочешь сказать?
— Я вспомнил об этой тихой мышке, Лиззи Борден. Присяжные сочли ее невиновной. И об Уоллесе, тоже миролюбивом человеке, которого оправдали после обжалования приговора. Видишь ли, я не думаю, что существует какой-то один определенный тип убийцы. Они ведь бывают разные…
— Я не могу представить себе Уолтера Фейна…
Гвенда внезапно замолчала.
— Что случилось?
— Ничего.
Она вспомнила лицо Уолтера Фейна в тот момент, когда он протирал стекла своего пенсне, и его странный слепой взгляд, когда она заговорила о вилле Сент-Кэтрин.
— Может быть, — сказала она с легким колебанием, — он и вправду сходил по ней с ума.
Гостиная миссис Маунтфорд была очень уютной. В середине стоял круглый стол, покрытый скатертью, и несколько старомодных кресел, а у стены — диван, оказавшийся неожиданно мягким. С каминной полки смотрели фарфоровые собачки в окружении других безделушек. На одной стене висел портрет принцессы Елизаветы. На другой — портрет Георга IV в адмиральском мундире и фотография мистера Маунтфорда в окружении пирожников. Рядом с ней красовалась картина, составленная из ракушек, и акварельный пейзаж острова Капри с морем ярко-зеленого цвета. Обстановка включала в себя немало и других вещей. Ни одна из них не претендовала на красоту или изящество, однако вес вместе они превращали эту скромную комнату в уютную гостиную.
Миссис Маунтфорд, урожденная Пагетт, была коренастой дородной женщиной с темными волосами, посеребренными сединой. Ее сестра Эдит Пагетт оказалась женщиной высокой и стройной, без единого седого волоска, хотя ей было уже около пятидесяти.
— Подумать только! — изумилась Эдит Пагетт. — Маленькая мисс Гвенни. Вы уж извините меня, мадам, что я вас так называю, но вы меня захватили врасплох. Я помню, как вы прибегали ко мне на кухню, хорошенькая, как ангелочек, и просили: «Уинниз!» «Уинниз» — вы так называли виноград, а почему — я по сей день не знаю. Но хотели вы именно его, ну я вам и давала тот, что без косточек.
Гвенда пристально вглядывалась в открытое краснощекое лицо с голубыми глазами, но, как она ни старалась, не могла ничего вспомнить. Память — своенравная вещь.
— Я хотела бы вспомнить… — прошептала она.
— Вряд ли вам это удастся. Вы же в ту пору были совсем крошечной. Сейчас, говорят, никто не хочет работать в семьях, где есть дети. Мне это непонятно. По-моему, вся жизнь дома — в детях. Готовка для них, ясное дело, прибавляет забот, но чаще это вина не ребенка, а бонны. И поднос с едой подавай, и то делай, и это… Вы помните Леони, миссис Гвенни? Что ж я опять… простите меня, миссис Рид.