Обычно Болеслав, утомленный целодневными трудами, оставался посидеть на крыльце; усталость не мешала ему спокойно любоваться миром Божьим, который так радовал его и задачи которого он так разумно и хорошо исполнял. Все тише становилось кругом. На полях за воротами разливались белые озера тумана, в глубине рощи слышались невнятные шорохи, словно населявшим рощу зверюшками что-то грезилось сквозь первый сон, а в быстро темнеющем небе одна за другой вспыхивали золотые звезды, и казалось, это духи света летят к земле из иных миров, чтобы рассеять вокруг ночной мрак.
И так тихо словно в этом сельском уголке, словно ангел Божий осенил его крылами, ограждая от шумной мирской суеты, словно сам Господь Бог простер свой перст над убежищем трудолюбца, украшая его и благословляя покоем.
Чем теснее смыкались ночные тени над землей, тем все больше светлело лицо Болеслава. На лице этом отражалась ясность духа, который знает себя и свой путь, а во взоре, блуждавшем по белым от тумана полям, сквозило спокойствие мысли, отличающее истинно справедливого человека.
После тихого часа размышлений, проведенного в почти молитвенной сосредоточенности, Болеслав вставал, через боковую калитку выходил прямо в рощу и направлялся в Неменку. Винцуню и тетку ее он чаще всего находил на крылечке, они сидели и ждали его прихода. Лицо девушки с венцом льняных кос на голове светлело в сумраке, как белая роза. Болеслав присаживался рядом с невестой, и втроем они беседовали о всяких каждодневных делах и происшествиях. Миновало, однако, время, когда Винцуня была душой этих бесед, украшая их своими шутками, смехом и весельем. Теперь она редко вмешивалась в разговор, а если ей случалось рассмеяться, смех ее звучал натянуто и вдруг обрывался, словно какая-то тяжесть душила его. Чаще всего, поговорив несколько минут с Болеславом, Винцуня оставляла его на крыльце с теткой, и вскоре в глубине дома раздавались звуки фортепьяно; одну за другой наигрывала она простые, но удивительно грустные песни. Тогда и Болеслав покидал Неменскую и шел к невесте, влекомый некоей неодолимой силой. В тускло освещенной маленькой комнате он становился против Винцуни и вглядывался в милое лицо, которое со дня на день бледнело и все чаще появлялось на нем хватающее за душу страдальческое выражение. Иногда он подходил к ней, брал ее за руки и с беспокойством спрашивал:
— Винцуня, почему ты грустишь и играешь одно только грустное? Почему ты так бледна и задумчива?
Девушка не отвечала, лишь силилась улыбнуться и глядела на него таким добрым и жалобным взглядом, что он, не выдержав, крепко обнимал ее, целовал льняные волосы и забывал обо всем на свете. Чаще всего она со смехом, в котором звенели слезы, вырывалась и убегала к тетке. Но случалось, что, побежденная усвоенной с детства привычкой, она склоняла голову ему на грудь и стояла не шевелясь, точно ища у него опоры и защиты, точно надеясь приютиться на этой мужественной благородной груди и спастись от какой-то мучительной мысли.