— Дай-то бог, чтоб и меня с секретарей так же сняли.
Яшка вышел на улицу, еще ничего не соображая. Все полетело кувырком: и работа в организации, и масса дел, которые были намечены, — все это уже будут делать другие, хотя до отъезда еще несколько недель. Он хмуро поглядел на уходящего к заводу Булгакова: все это, конечно, очень почетно, но зачем женили, не спросив?..
— Кому дела сдавать? — крикнул вслед Булгакову Яшка.
Тот обернулся, и Курбатов увидел зеленые, смеющиеся глаза секретаря.
— Да ты никак не доволен, парень? Сдавай Кияту, дружку своему. А если не доволен — дурень в таком случае. Подумай лучше.
Яшка покраснел и отвернулся. Где-то в глубине души шевельнулась слабая еще, но печальная, быть может даже тревожная, мысль: «Уеду… А Клава?»
* * *
Сборы были недолгими. Вот только надо проститься с Клавой. Уже третий вечер они прощались и никак не могли проститься. Оба, молчаливые и понурые, крепко прижавшись друг к другу, бродили по тихим темным улицам рабочего поселка, останавливались, целовались, шли снова и снова останавливались.
Он несколько раз хотел сказать Клаве, чтобы она не встречалась с Троховым, но молчал. Глупая ревность, зачем омрачать последние часы. Наконец настал последний день и час, когда они подошли к алешинскому дому.
— Зайдем к нам. С папой и дедушкой простишься.
Они вошли в дом, Яшка разделся и прошел в комнату, а Клава осталась на кухне — ставить самовар.
Дядя Павел сидел и что-то писал. Дедушка читал газету и, когда Яшка вошел, сдвинул к кончику носа свои очки.
— Проститься зашел, адвокат? Это хорошо, что не забыл. Садись вот сюда да рассказывай!
— Да чего рассказывать? Вот еду…
— Съезди, съезди. Срок невелик, а свет посмотришь и для себя что полезное почерпнешь.
Яшка опять что-то пробормотал, и старик переспросил: «Что, что?»
— Только не знаю, вот как… — повторил Яшка. — Что выйдет — не знаю. Уезжать как-то неохота…
Он посмотрел на вошедшую Клаву.
— Не дури! — прикрикнул старик, передразнивая: «Неохота»! — Поди, с Клавкой расстаться неохота, насквозь я вас вижу. Думаешь, ей охота, чтобы ты уезжал? Что, отговаривала она небось тебя?
— Что вы, дедушка! — вспыхнула Клава.
Она села за стол рядом с Яшкой, и Тит Титович смотрел на них исподлобья. Очки у него еще ниже спустились на нос; он снял их и сразу улыбнулся хитроватой, доброй улыбкой. Впрочем, улыбка тут же пропала: он нахмурился и прикрикнул на сына:
— Хватит писать-то, писатель! Видишь — гость у нас. В последний вечер, пришел проститься!
Павел послушно отодвинул чернильницу и бумаги. Старик лукаво подмигнул ему, кивнув головой, спросил: