Селеста вздохнула.
Может быть, если бы она любила графа, ей было бы легче согласиться на сделанное им сегодня предложение стать его любовницей в обмен на покровительство и заботу?
И что бы она сделала, если бы он, когда они вошли в убежище, действительно обнял ее и поцеловал, как утром в саду?
Селеста поежилась. Что-то подсказывало ей — случись такое, она снова не нашла бы сил ни закричать, ни оттолкнуть его. И от этого ей стало не по себе.
Поддавшись чарам графа, она приняла поцелуй; в прикосновении его губ было что-то обезоруживающее, до невозможности пленительное.
— Ненавижу любовь! Ненавижу! — повторяла девушка. — Она порочна и зла! Она уничтожает все, во что мы верим!
Но, шепча эти слова со всей искренностью страсти, Селеста ловила себя на том, что думает о вечере в компании графа, о том, как интересно было разговаривать с ним, рассказывать ему историю Роксли и видеть, с каким вниманием он слушает ее.
Селеста никогда еще не обедала наедине с мужчиной и до сего дня не представляла, как легко говорить, когда тебя не окружает шумная, смеющаяся толпа.
Она чувствовала, что хорошо справилась со своей задачей, была остроумна, — даже непонятно, как ей удавалось изъясняться столь красноречиво и изысканно.
Рассказывая о сражениях прошлого, она увлеклась и словно сама оказалась на месте тех беглецов, что дрожали от страха, слыша за тонкой панелью шаги и голоса обыскивающих дом солдат.
— Мама всегда говорила, что у меня живое воображение, — прошептала Селеста.
И тут же мысли свернули в сторону. А что почувствовала мать, когда маркиз Герон впервые поцеловал ее?
Сколько раз они встречались, может быть, в лесу, на границе двух владений, прежде чем он обнял ее?
Может быть, она тоже не нашла в себе сил ни убежать, ни воспротивиться, когда ее коснулись его губы?
— Но так нельзя! — горячо прошептала Селеста. — Так не должно быть! Она не должна была встречаться с ним снова!
За поцелуем следует многое другое, и в конце концов женщина убегает из дома посреди ночи, как поступила ее мать, оставившая мужу записку, которую он прочитал лишь на следующее утро.
И снова, прежде чем она успела что-то сделать, мысли вернулись к той части разговора с графом, когда он попытался оправдать поведение ее матери.
«Сколько лет было вашему отцу, когда он умер?»
Селеста как будто услышала голос графа и свой собственный: «Шестьдесят семь».
— Ну и пусть папа был на двадцать пять лет старше мамы, — пробормотала она. — Это не оправдание. Она была его женой и нашей матерью! Ей следовало остаться с нами!
И снова голос графа: «Любовь — экстаз и сокрушительная сила, сопротивляться которой невозможно».