Другой человек отнял ее у меня, чтобы говорить с ней так, как мог бы говорить я, чтобы ласкать ее так, как стал бы ее ласкать я. Вот, сударь, положение, в которое я был приведен, и покажется ли вам странным, что оно способно пробудить чувство ненависти и желание мести? О, я испытал их и еще более мучился первым от того, что не находил в себе мужества осуществить второе. Я хотел бы раздавить вас колесами моей кареты. Я поехал смотреть, как будут вешать Пьера Графара; я почти готов был приветствовать его — не потому, что он убил этого толстого Ла Томасьера, которому достаточно было бы и апоплексии, а потому, что он отомстил за нанесенное ему оскорбление; я хотел бедному малому, сумевшему убить, оказать честь своим присутствием при его казни.
И маленький д'Эгизи, трепещущий в своем кресле от давней обиды и вновь вспыхнувшего гнева, вовсе не казался более смешным г-ну де Валанглену.
— Все проходит, сударь, — продолжал г-н д'Эгизи, — и я клянусь вам, что во мне ничего более не сохранилось от яда моей прежней неприязни. Убедитесь же лишний раз на таком примере в неустойчивости души человеческой, которая столь же непостоянна в ненависти, как и в любви, и постарайтесь увидеть в этом предвещание того, что вам суждено выздороветь так же, как выздоровел я. Разве у вас нет причин утешиться, каких не было у меня? Вас, сударь, по крайней мере, девица де Ла Томасьер не покинула ради другого, вам подобного. Вам не угрожало увидеть ее когда-нибудь проходящей под руку с кавалером, который захватил ваше место и играет вашу роль. Благодетельные стены «Божьих Девственниц» хранят нас от этого ненавистного зрелища. Монастырь позволяет вам быть уверенным в ней навсегда. Что говорю я, сударь? Она больше не женщина и в силу этого не может более быть предметом ваших сожалений, ибо то, чего вы искали в ней, более не существует. Она отдалась богу. О, прекрасный соперник, который известен нам лишь по имени и у которого нет ни формы, ни лица! Разве это не успокоительно? Стоит ли так печалиться, если то, что потеряно, никому не принадлежит? На вашем месте я бы, скорее, нашел причину гордиться, так как для того, чтобы отвратить это сердце от вашего, понадобилось не более и не менее, как влечение к предвечному. Поверьте мне, сударь, вы принесены в жертву вовсе не из тщетной заботы извлечь из чистилища этого беднягу Ла Томасьера; это только предлог и случайность. Вините лучше девицу де Ла Томасьер в том, что она действовала в силу какого-то тайного призвания, которое неведомо ей самой и которое обнаружилось бы в ней, даже несмотря на брак, любовь и детей. И тогда вместо жены вы получили бы злую и страстную святошу, которая есть худший и самый злокозненный вид из всех жен и которая омрачила бы ваши дни своей одержимостью и причудами благочестия.