— Обожди… февраль, январь… В январе и положили. Новый год, видать, погулял и все — хвать. Завязать с жыстью решил, ему и облучение на днях делали, а у него никакого сопротивления нету, говорит только: сдохнуть бы быстрее и без боли…
— А, — оживляется молчавший до сих пор Ильич, полный тезка Ленина, — знаю я Санька, он в двух институтах сразу учился, в Америку ездил по обмену, сессии сдавал, волновался, рассказывал, как по две пачки в день выкуривал от волнения. Жалко его.
— А мне сдается, — начала рассуждать Ибрагимовна, — что рак — это специальная зараза, чтобы место уступить другим, вона сколько нас на землюшке развелось кругом! Если счас не очистить все, что будет через двадцать лет, а пятьдесят?
— Никакая не зараза — мы сами виноваты. Все отравили подчистую, еще пять-шесть лет каких-нибудь назад во всех лужах города были пиявки, а сейчас? Что сейчас? Кто будет жить в воде, разбавленной соляркой? — раздался голос немолодой, модно стриженной женщины.
— Стало быть, так кем-то и задумано — не сдавалась Ибрагимовна, — неспроста это, ой, неспроста, столькава лет люди жили, каменный век, бронзовый, средние и о раке не слыхивали, а тут раз — и на тебе. Это все они, американцы, чуму наслали. Сначала колорадского жука, потом наркотики…
— Все, хвать болтать, пожрали, и по палатам разойдись — ать, два! — скомандовал дед.
Сегодня четверг, должно прийти пополнение.
Нужно быть готовым к человеку и его истории. В хосписе ко всем историям одинаково внимательны. Потрясают больше молодые, у которых вся жизнь впереди, как оказывается чаще всего, на небесах.
Мысль про американцев твердо засела у деда. Он и сам не раз слышал, что они нам только зла желают, мужеложство у себя привечают, стерилизацию выдумывали, в Ираке вон начудили.
Дед, кряхтя, зашел в свою палату, увидел Санька, вспомнил, что он в Америке был, и решил у него разузнать, что, мол, и как? Но сначала, как всякий русский человек, отчитал того, что курит без продыха, потом, увидев под койкой пакет из-под красного вина, по-отцовски сказал:
— Чего же ты ни хрена себя не бережешь? Ить жить бы тебе да жизни радоваться. У меня в твои годы, знашь, сколько женщин было?
— Сколько?
— Четыре…
— Ну, нормально, месячная норма взрослого мужика.
— Что ты несешь?
— Что есть — то и несу.
— Я же ого-го какой разгуляй был! — Дед не обиделся на соседа, как поступил бы, наверное, любой другой на его месте.
— Вы и сейчас неплохо сохранились…
— Чего? Ты это про… Ибрагимовну кумекаешь?
— Я имен не знаю.
— Ну, это… — дед смутился, — мы только провожам друг дружку на процедуры иногда и в щечку чмокаемся. Очень нежно у нас все выходит.