– Прости, любимая! Это в твоих же интересах! Плыть нам дней пять, телепортировать ничего нельзя, а деревни все в стороне, – сказал он, оправдываясь.
Улита надулась.
– Гад ты все-таки! Даже отчасти ползучий! Тебе же хуже: теперь буду заедать тебя!
После сборов на берегу остался кое-какой мусор. Его сожгли в наспех разведенном костре. Чимоданов бегал вокруг и радостно капал горящим пакетом. Меф хотел поинтересоваться, сколько ему лет, но потом и сам, тряхнув стариной, покапал пакетом, пытаясь попасть в клубящуюся над травой мошкару.
– Психоз крепчал? Это так же глупо, как есть помидоры с кетчупом! – морщась, заявила Ната.
Мошкин, тоже уже приглядевший себе пакет на предмет покапать, на некоторое время задумался, соображая, в чем тут прикол, а потом шепотом спросил у Дафны:
– А помидоры разве не едят с кетчупом, нет?
Когда костер погас, все расселись по байдаркам. Вытолкнув последнюю лодку, сам Эссиорх запрыгнул уже в воде, опасно раскачав «Таймень». Мефодий и Дафна на верткой двушке «Свирь» оказались впереди всех. Меф сидел на герме и, ощущая, как водоросли трутся о днище, привыкал к веслу.
Депресняк, с которого Дафна сняла наконец комбинезон, летел над байдаркой, часто садясь на нос лодки, чтобы энергично почесаться. Его донимали насекомые. И, хотя они почти сразу растворялись, хлебнув кислотной кровушки, Депресняку не было от этого легче. Меф смотрел на летающего кота отупело, как человек смотрит на всякое чудо, которое не может осмыслить разумом, но все же на всякий случай не слишком ему доверяет.
Загребая, они проплыли под мостом, где в воде во множестве валялись шины и оплавленные штырьки от электросварки. Остро сверкало бутылочное стекло. Над всей этой помойкой деловито пуржили мальки. Жизнь продолжалась.
Вырвавшись из-под моста, байдарки увязли в кувшинках, но река уже заботливо подхватила их и понесла, взяв над ними опеку. Солнце припекало. Слева тянулся истоптанный коровами камыш. Кричали на берегу грачи, прыгая по вскопанному полю.
Мефу стало вдруг так хорошо, легко и радостно, что радость не осталась с ним, а перенеслась на всех, кто был в походе, и больше всего – на Дафну. Тоска, преследовавшая его последние дни, развеялась. Прасковья, должно быть, кусала сейчас губы, сама не зная почему.
– Ты отличная! Спасибо, что меня взяла! – сказал Меф.
Дафна сидела к нему спиной. Она не обернулась, но плечи ее дрогнули как-то по-особенному трепетно и благодарно. Буслаеву захотелось обнять ее, но положение его в байдарке было таким шатким, что обнять Дафну удалось бы только веслом и по затылку.