Зигя перестал грызть палец и уставился в потолок.
– Мама! – позвал он.
Прасковью он называл мамой.
– Чего тебе, сынок? – откликнулся Ромасюсик.
Вынужденный растягивать губы и послушно озвучивать чужие слова, шоколадный юноша смотрел на Зигю с затаенной ненавистью. Он видел, что Прасковью Зигя забавляет, и люто ненавидел конкурента.
«Здоровая конкуренция клоунов вылилась в цирковое побоище!» – ехидно размышлял иногда Тухломоша, укладываясь спать где-нибудь в выхлопной трубе. Последнее время лучший комиссионер мрака так обнаглел, что спал целых шесть секунд в день, а потом почти минуту нахлобучивал покосившуюся голову.
Зигя мечтательно молчал.
– Зигя «хосет се-нить шладкое»? – нежно предположила Прасковья.
Гигант замотал головой.
– Нет, мама, Зигя хосет масыну!
– Маленькую масыну?
Не угадала. Маленькую машину Зигя не хотел.
– Больсую! Осень больсую!
– Как вчера? – уточнила Прасковья.
Зигя радостно закивал.
Вчера вечером Прасковья, скучая, вызвала Мамая, велев ему приехать на трейлере без прицепа и – обязательно! – с автоматической коробкой передач. Странно, что упоминание автоматической коробки не насторожило хана сразу, потому что потом было уже поздно. Согнав Мамая с водительского сиденья, Прасковья усадила за руль Зигю, без церемоний закинула в кабину Ромасюсика и устроила по центру Москвы гонки с препятствиями. Зигя радостно вопил, пытаясь прочувствовать коренное отличие между педалями газа и тормоза. Когда же прочувствовал, фарс заострился и приобрел черты трагикомедии.
Ромасюсик безостановочно скулил и ползал в ногах, боясь поднять голову. Мамай дважды вылетал из кабины и наматывался на заднее колесо. Первый раз, когда они въехали в столб, а во второй уже в финале, когда они врезались в здание центрального телеграфа.
– Прости, сынок, но как вчера не получится. У мамы дела! – извинилась Прасковья.
Ее «дела» стояли тут же, благоухая французскими духами и отрывая лепестки у ромашки.
«Убьет – не убьет. Убьет – не убьет», – загадывал Хнык. «Не убьет!» – вышло у него. Суккуб просиял было, но внезапно заметил, что у ромашки остался еще один лепесток, подвернувшийся книзу.
– Эй, иди сюда! – приказала Прасковья Хныку.
Хнык трусливо приблизился, робко улыбаясь женской половиной рта.
– Готов? Давай! – приказала Прасковья.
Суккуб надулся как большая жаба, на миг закрыл глаза – и перед наследницей мрака возник Мефодий. Длинноволосый, спокойный, в черной майке и легких льняных брюках. Сходство было передано поразительно – вплоть до разветвленной жилки на левом виске.
В лице Прасковьи что-то дрогнуло: ее эйдос невольно потянулся к Хныку. Заметив это, Хнык неосторожно ухмыльнулся – скверно, липко, по-суккубьи. Очарование было мгновенно разрушено. Прасковья с досадой отвернулась, точно ей метко плюнули в душу.