— Директор говорил, что познакомился с вами много лет тому назад. Это правда?
Лунзи решила, что ответ на этот вопрос никому не принесет вреда — он известен слишком многим.
— Правда. Это произошло больше сорока лет назад.
— Долгий срок. За сорок лет многое изменилось.
— Да, конечно, — кивнула Лунзи.
— Меня тогда еще и на свете не было. — Это было сказано таким тоном, словно его рождение было самым выдающимся событием за эти сорок лет. Лунзи едва удержалась от желания недоверчиво фыркнуть. Если он считает себя настолько важной персоной, вряд ли ему доступно чувство юмора. — Я работаю в его департаменте всего восемь лет. — Теперь в его голосе звучала гордость и что-то еще, что вполне могло быть любовью. — Он замечательный человек, заслуживший великое уважение.
Лунзи промолчала — его слова не требовали ответа.
— Нам очень нужны такие, как он. И меня печалит то, что за прошлый год он сильно постарел. Он сам не говорит об этом, но я слышал, как доктора сказали ему, что снег уже падает. — Сопровождающий пристально посмотрел на собеседницу, словно надеясь, что она знает больше. Лунзи задумалась о выражении, которое он употребил:
— «Снег падает»? Так вы говорите о болезни?
— Так мы говорим о приближении смерти. Вы должны знать это выражение, вы ведь видели «Горькую Судьбу».
Теперь Лунзи вспомнила. Эта фраза повторялась во многих ариях, но всегда звучала одинаково. Культурный стандарт?
— Я знаю, что вы занимаетесь изучением нашей физиологии в связи с продолжительным холодным сном. Вам никто не говорил, как мы называем холодный сон и что мы думаем о нем?
Впервые за весь разговор Лунзи ощутила под ногами твердую почву. О своей работе она могла говорить долго и много.
— Нет, хотя я не раз спрашивала об этом. Все почему-то избегают этой темы. Но после того, как я увидела оперу, мне показалось, что вы связываете холодный сон с той трагедией. Об этом я надеюсь узнать у Зебары, он обещал, что сегодня мы поговорим об этом.
— А-а. Возможно, ему стоит рассказать вам об этом. Но вы, возможно, уже догадались, что смерть от холода является для нас одновременно самой унизительной и самой почетной. Унизительной потому, что нас принудили к этому, — это символ нашего политического бессилия. А почетной потому, что многие выбрали такую смерть во имя других. Обречь кого-нибудь на смерть от голода и холода — самое тяжкое преступление, хуже, чем любая пытка. Но добровольно выбрать Белую Дорогу, уйти в снег — это лучшая из смертей, утверждение тех ценностей, которые помогли нам выжить. — Он помолчал, проведя пальцами по воротнику, словно тот душил его, и продолжил: — Поэтому холодный сон для нас — своеобразная пародия на наши страхи и надежды. Маленькая смерть. А если он достаточно долог — я знаю, что вы испытали это, — это смерть всего прошлого, потеря семьи и друзей, как в настоящей смерти, только вы живы и знаете об этом. Так что это всего лишь попытка обмануть Долгую Зиму. Это похоже на семя хрангхала — одного из наших растений, после Долгой Зимы оно прорастает первым. Оно спит, и оно действительно мертво! Но снова поднимается, живое и зеленое! Если во время путешествия мы узнаем, что придется воспользоваться холодным сном, мы выполняем все ритуалы умирающих и берем с собой плоды, которые едят на празднике возрождения и весны.