И Сассинак, по-своему куда более яркая, чем тетушка Ку, обязательно пришла бы его навестить вместо того, чтобы покинуть комнату, всем своим видом выражая возмущение. Перед глазами, с болезненной ясностью, остановились изящные туфли с розетками из драгоценных камней…
* * *
Он пришел в себя уже в постели, с ощущением чего-то непоправимого. Все тело болело так, словно его избили; он вздрагивал от боли при любом прикосновении. В голове стоял тихий хруст — совсем как пять лет тому назад, когда он подхватил лихорадку Плахра.
— Уверяю тебя, Сэм, племянник мадам нуждается в моем целительском искусстве.
Этот паточно-сладкий голос мог принадлежать только мадам Флауберт.
Форд попытался открыть глаза, но сил не хватило. Он услышал какой-то скрип и шорох одежды.
— Его аура открывает природу его болезни: она заключена в состоянии духа и самом темном его грехе. Изучением и молитвой я надеюсь справиться с этим. Мне требуется тишина, покой и чтобы никто не вмешивался. Вы свободны.
Форд снова попытался открыть глаза и заговорить, но не смог даже пошевелиться. Может, она его загипнотизировала или дала парализующий наркотик? Им овладела паника, но мускулы остались неподвижными. В какой-то момент ему даже показалось, что он умрет здесь, в великолепно обставленной комнате частной яхты, окруженный богатыми старыми женщинами и их слугами, — трудно было представить более жуткую смерть.
Но как только Форд подумал об этом, он ощутил прикосновение пухлой влажной ладони. Ногти впились в кожу на правом виске. Память услужливо напомнила картинку из недавнего кошмара: чешуйчатая когтистая рука пытается вскрыть его голову, словно шкатулку. Запах мадам Флауберт смешался со зловонием воображаемой рептилии, его затошнило, однако он по-прежнему не мог пошевелиться.
— Вы свободны, — повторила мадам Флауберт, голос ее доносился откуда-то слева, но Сэм упорно не уходил.
Форд взмолился про себя, чтобы тот остался, но для того, чтобы подать повару сигнал, нужно было хотя бы пошевелиться…
— Прошу прощения, мадам, — возразил Сэм, скорее настаивая, чем извиняясь. — Мне кажется, что всем будет лучше, если я останусь.
Что-то в его голосе заставило Форда пожалеть, что он не может улыбнуться, улыбнуться достаточно жестко. Одна мысль о прикосновении рук мадам Флауберт заставила офицера содрогнуться.
— Звук вашего голоса вредит ему, — стояла на своем мадам Флауберт. Тихий, злобный, ее голос вызвал невольную дрожь. — Видите эти судороги? Вам лучше уйти, иначе мне придется сообщить о неповиновении вашей хозяйке.
В ответ — ни звука. Форд возобновил попытки открыть глаза, и, кажется, одно веко чуть-чуть сдвинулось. В ту же минуту он почувствовал, что ее ладонь заставила его опустить голову, а большой палец надавил на веко.