Ей не понравилась сцена с участием «эксплуататоров» с легких планет. Огромные «тяжеловесы», пытавшиеся изобразить маленьких, хрупких людей, выглядели очень комично. Лунзи вспомнила запись оперы со старой Земли, где огромная женщина с двойным подбородком пела арию нимфы.
Но какие голоса! А она-то считала, что их музыка должна быть тяжелой и немелодичной.
— Это прекрасно, — шепнула она Зебаре в перерыве между сценами.
— Вы удивлены. — В его голосе не было вопроса. Придвинувшись ближе, он добавил: — Не беспокойтесь, я был уверен, что вы удивитесь, и даже больше.
Гимнасты тем временем изображали объединение коммерческих консорциумов, высадивших плохо подготовленных колонистов на планете, где случались, хотя и редко, «тройные зимы». Музыка гонгов сопровождала хладнокровное взвешивание доходов и потерь — весы, на одной чаше которых находились «золотые» слитки, а на другой — тела погибших. Вокруг них кружились танцоры, заставляя чаши весов подниматься и опускаться.
Высокая гравитация не позволяла выполнять парящие прыжки классического балета, но невысокие подскоки использовались великолепно. Зато легкая жизнь богачей в космосе выглядела просто нелепо. Лунзи никогда не видела, чтобы на космическом корабле кто-нибудь возлежал в фонтане, а рядом с ним стоял коленопреклоненный «тяжеловес» с подносом фруктов. Но все недостатки скрашивала великолепная музыка и прекрасные голоса.
Те фрагменты, которые, как обещал Зебара, «любого возьмут за живое», изображали колонистов во время Долгой Зимы. Они боролись с депрессией с помощью песен и любви. Или похоти — Лунзи не была уверена, что именно имелось в виду. Возможно, этого не знали и сами колонисты, но, по крайней мере, они хотели выжить и иметь наследников.
Дуэт следовал за дуэтом, они объединялись в квартет, повторяющий «любовь к жизни, которая согревает сердце». Затем шла ария, исполняемая глубоким, звучным сопрано, трепещущим от отчаяния, медленно взмывающим на недосягаемую, невозможную высоту, через три октавы, к кристально чистому завершению, подчеркнутому взмахом массивного кулака, угрожающего кровожадным эксплуататорам с их кораблями.
Финалом служил хор мужчин-колонистов, выбравших смерть от голода, чтобы их жены и дети смогли выжить, с солистом-тенором, чей голос почти сравнялся высотой с сопрано.
Вам, детям нашей мечты,
мы оставляем хлеб нашей жизни!
Лунзи почувствовала, как по ее щекам текут слезы.
Мы просим вас лишь о том,
чтобы помнили…
Голоса постепенно затихли. Музыка и струящийся со сцены густой аромат могли привести в возбуждение кого угодно. Лунзи склонила голову на плечо Зебаре.