Они вышли с площади и вместе с нескончаемым потоком людей и транспорта двинулись вниз по Виа дей Кондотти, где стеклянные витражи выставляли напоказ последние «крики» итальянской и мировой моды. Потоки людей двигались во всех направлениях, порою выходя за узкие берега тротуаров и затопляя часть дороги. Жизнеутверждающее мелькание пёстрой летней толпы, смех и улыбки прохожих, очарование древнего города волною счастья накатили на неё — и всё потому, что рядом с ней был этот молодой римлянин, Винченцо. Серые массы старых домов и церквей, аббатств и базилик, дворцов и театров, казалось, облеклись в новые и яркие краски от его присутствия. Анна боялась признаться себе, но она была уже наполовину влюблена в этого молодого человека. В нём было нечто такое, чего она не могла объяснить себе, уловить — что-то щемяще прекрасное, за чем идут, не задумываясь.
— Мой дед, отец моей матери, тоже был архитектором, — сказал Винченцо, возобновляя разговор.
— Действительно? И что он построил? — Анна удивлялась, как хорошо она владела своим голосом.
— Немного. В основном он перестроил тот дом, в котором я живу. Его карьеру прервала война.
— Вторая мировая?
— Он присоединился к армии и был убит, — сказал Винченцо.
— Ваш дед сражался в армии Муссолини?
— Да, — кивнул молодой человек. — И это была самая большая его ошибка.
Виа дей Кондотти закончилась торговыми рядами Ларго Гольдони, где они свернули направо на Виа Томачелли.
— Он что, — спросила осторожно Анна, — был фашист?
— То-то и оно, что не был, — отозвался Винченцо. — Он даже не симпатизировал Муссолини. Но всё равно стал солдатом — сработал инстинкт саморазрушения. Но, тс-с-с, — прошептал он, прижимая палец к губам. — Здесь уже слышно.
— Слышно что? — не поняла Анна.
— Шум от фонтана. А он ещё в целом квартале от нас.
Прислушавшись, Анна действительно смогла уловить ровный шум падающей воды. На неё как будто повеяло прохладой. Через несколько минут они вышли на площадь. Хотя фонтан был со всех сторон окружён народом, его было хорошо видно — он казался слишком большим для такой маленькой пиаццы. В центре композиции возвышалась мускулистая фигура титана Океаноса, который, стоя, правил колесницей из морской раковины. Колесницу несли морские коньки, направляемые мифическими тритонами — один молодой, а другой старый. Конёк молодого тритона был неуёмен, в то время как конёк пожилого казался усталым.
— Этот фонтан, — объяснил Винченцо, — символизирует собой человеческую жизнь — от юности и до старости.
«Ну вот, ещё один профессор», — подумала Анна, с улыбкою глядя на Винченцо. Он походил на молодого каменного красавца тритона. Анна перевела взгляд на другого тритона, устало несущего бремя своих лет, и подумала о профессоре Фера. Анне было жаль этого раздавленного жизнью человека. Наверняка всё в его жизни могло повернуться иначе, ведь той кровавой ночи могло бы и не быть, и Адриан Фера на сегодняшний день был бы респектабельным преподавателем, с мировым именем, возможно даже, президентом университета. Но Минерва распорядилась иначе.