Некоторые фотографии были сняты у пруда — по-видимому, на его вилле.
Они пожимают друг другу руки, обсуждают оформление статьи, равномерное распределение красок на развороте страницы, но никогда не касаются в разговоре никаких интимных вопросов. Только однажды г-н Радель-Прево спросил:
— У вас есть дети?
— Нет.
— А-а…
Жанте поспешил добавить:
— Но мне бы хотелось их иметь.
Может быть, он сказал правду. Он и сам не был в этом уверен. Жанна — даже если ей и хотелось иметь детей — все равно не смела сказать ему об этом, так как знала, что он не может дать ей ребенка.
Здесь, в двух шагах от Елисейских полей, он чувствовал себя таким далеким от своего квартала, словно был в чужой стране. Он мог бы поклясться, что прохожие — мужчины и женщины — иначе одеты, что они говорят на другом языке, принадлежат к иной расе, нежели жители бульвара Сен-Дени. Временами он посматривал на часы, боясь опоздать, точно шел на свидание.
Он, конечно, знал еще и мадемуазель Кувер, знал, что она самая старая обитательница их дома, что она живет там сорок один год. Но не знал, какие узы связывают ее с мальчиком, фамилия которого была ему неизвестна.
В предместье Сент-Оноре, где рекламировались многие торговые предприятия, изготовляющие предметы роскоши, он лишь изредка, случайно, мимоходом встречал главных владельцев фирмы — братьев Блюмштейн. Все попросту называли их — господин Макс и господин Анри. Он ограничивался тем, что время от времени в глубине коридора, вдали от контор и кабинетов, где принимали клиентов, встречался с маленьким лысым человечком, который прежде был журналистом, а теперь редактировал тексты и рекламные призывы, которые оформлял Жанте. Его звали Шарль Николе, и он превратился для всех в господина Шарля.
Расставшись с ним, Жанте всякий раз переходил в другой коридор и стучал в окошечко кассы, где кассир, прежде чем выдать ему чек за работы, сданные на прошлой неделе, требовал, чтобы он дважды поставил свою подпись.
Мог ли он утверждать, что знает господина Шарля? Тот принимал пилюли от болей в желудке, пучки рыжих волос торчали у него из носа и ушей. Где и как он жил, с кем, почему, какие питал надежды, — об этом Жанте не имел ни малейшего представления.
Что до типографии Биржи, здесь царили незнакомые люди другого рода. Эти люди в длинных серых блузах, с лицами, серыми, как тот свинец, с которым они возились весь день, проявляли к Жанте известную симпатию, но симпатию, продиктованную исключительно интересами общего дела.
Вот для них он тоже был не господин Жанте, а господин Бернар. Они относились к нему с уважением, но, конечно, и с завистью — ведь ему не приходилось, как им, целыми днями сидеть взаперти за мутно-зелеными стеклами окон. После одного-двух часов работы он имел право разгуливать по улицам.