Тимоха пришел домой только около восьми, несло от него лошадиным потом и навозом, и выглядел он жутко усталым. Сразу же полез в душ. Я днем заглянула в тот закуток, что еще отец когда-то отгородил на кухне и сделал там душ. Понятное дело, что пользовались мы им только летом, когда приятно в жару поплескаться под холодной водичкой. Теперь же в кабинке сверкал новенький электрический нагреватель. Пока Тимоха плескался и фыркал в душе, я накрыла на стол. В холодильнике у Тимохи, в морозилке лежало много мяса. Кое-как я отпилила кусок, потушила с луком. И картошки наварила. Вот это все я и подала ему, прибавив хлеб. Он было начал есть, потом поднял голову:
— А ты?
— Я уже поела. — И собиралась добавить, что чаю с ним попью, но после моих слов он так на меня зыркнул, что я сочла за лучшее убраться к себе в комнату.
Я думала, что когда он поест, то позовет меня, поговорить там, или телик вместе посмотреть, или чтобы посуду убрала. Но Тимоха не позвал. Через некоторое время я услышала, что он телевизор смотрит, боевик, видимо, потому что были слышны крики и выстрелы. Я тоже включила телевизор, не столько потому, что действительно хотела смотреть, сколько в отместку ему. Телевизор был хоть и маленький, но показывал очень хорошо и в цвете. У нас с мамкой никакого не было, отчим грохнул, а нового так и не купил, у бабули был старенький черно-белый, изображение в нем было не ахти. Когда выключила ящик и прислушалась, то ничего не услышала. Странно, а который час? Половина двенадцатого. Я приоткрыла дверь и высунула голову. В зале темно. Понятно, значит, Тимоха спать лег, а я и не слышала. Так прошел мой первый день на старом-новом месте. На следующее утро я встала в начале восьмого, как всегда вставала по будним дням, когда у бабушки жила. Ни в зале, ни в кухне Тимохи не было. Да он козу доит, осенило меня, однако в сарайчике его тоже не оказалось. Вернувшись на кухню, я обнаружила в банке теплое молоко, значит, уже подоил и смылся. Рано же он уходит, и куда так торопится? Наверное, просто встречаться со мной не хочет.
Вот так мы и стали с ним жить: он сам по себе, я — сама по себе. Обязанности как-то сами собой распределились: он утром козу доит, я — вечером. Тимоха оставляет мне завтрак, не готовит, а так, на скорую руку яйцо сварит или пару бутербродов сделает, по-мужски, в общем. Я готовлю ужин. Собственно говоря, не ужин, а вообще готовлю, если бы он днем приходил, то мог бы щей похлебать или борща навернуть, у меня борщи хорошо выходят. Но он не приходит. Бутерброды мне вскоре надоели, я раньше на завтрак кашу ела и сказала ему, чтобы не делал ничего. Тимоха кивнул и перестал оставлять мне завтрак. И ужинали мы всегда врозь, как повелось с первого дня, так и пошло. Видела я его только тогда, когда ужин подавала, хоть это осталось за мной, а то бы и вовсе не видела. Он мне ничего не говорил и ни о чем никогда не спрашивал, кроме все той же фразы по вечерам, ела ли я. Я подумала, что можно попробовать разговорить его. Спросила, как дела у него, как настроение. В первый раз он буркнул в ответ, что нормально, а во второй — и отвечать не стал, отвернулся, и все. Не хочет разговаривать, и не надо, как-нибудь и без разговоров проживу. Непонятно только, зачем он меня сюда жить приволок, оставил бы там, и дело с концом.