- Ваши первоначальные побуждения мне понятны, - не спеша отозвался Макс. Мне и самому трудно было бы отказаться от возможности сыграть подобного рода штуку. Но она не из тех, которые человек здравомыслящий доводит до конца.
- Меня этим не возьмешь, Макс, - сказал Лаберро. - Могучий инстинкт самосохранения есть непременное условие продолжения жизни. Любой моральный кодекс назовет безумцем человека, пожелавшего сделать то, что намерен сделать я. Ответьте мне на один вопрос, Макс. Жизнь, по-вашему, плоская шутка или есть в ней какое-то назначение, какая-то цель? Если жизнь всего лишь шутка, то важен ли ее конец? А если в ней есть назначение, то почему не рассматривать мои действия как часть этого назначения?
- Середины, значит, нет? - спросил Макс. - Вы меня удивляете, Мэтью. А что вы скажете о цели как результате прогресса?
- "Сила жизни" Шови? Аргумент атеиста, оправдывающий его дальнейшее существование Вы меня удивляете, Макс.
- Но вы же не можете не принять это'во внимание! И фамилия его была не Шови, а Шоу. Впрочем, мне понятны ваши заблуждения. Конечно, я не надеюсь, что мои слова хоть чём-нибудь помогут, но беда ваша в том, что вы становитесь все более надменным.
- Мы, читающие "Искатель", - ответил Лаберро, - сознаем свое превосходство над обычными людьми нашего времени. Но я, например, только недавно, когда в моем распоряжении оказался небольшой запас энергии, понял, насколько велико это превосходство. Вот тогда-то, занимаясь своими обычными служебными делами, я и подумал, как легко будет подвести черту под "Силой жизни" человечества, написав большими красными буквами "СТОП". Я начал присматриваться. Я не сводил глаз с телеэкрана, чего никогда не делал прежде. Да вот, полюбуйтесь сами.
Вездесущий телеэкран занимал большую часть стены слева от Лаберро и справа от Макса. Лаберро нажал одну из кнопок на своем столе, и экран ожил. Группа стройных девиц в шелковых, туго облегающих рейтузах и золотых туфельках, высоко задирая ноги, исполняла джигу под хриплый аккомпанемент мелодии весьма дурного пошиба. Камера, следуя за ними, подробно, слишком подробно, знакомила зрителя с телосложением каждой девицы.
- Филадельфия, - провозгласил Лаберро. - А теперь Голливуд.
Диктор объявил: "Приглашаем вас на "час культуры". Великое наследие прошлого. Прежде всего, по просьбе наших многочисленных зрителей, шедевр двадцатого века - "Голубая рапсодия" Гершвина".
Камера запорхала вокруг оркестра, особенно выделяя сладкозвучную группу смычковых инструментов.
- Лондон, - пояснил. Лаберро.