— Не вздумай пошевелиться, парень! — повторил голос.
Два вертолета нависли над самым автомобилем; источник света говорящего находился футах в шести от моих глазных впадин — он тихонько кружил вокруг машины, держась на достаточном расстоянии от земли. Другая «вертушка» провела лучом своего прожектора над проводами высокого напряжения и вышкой с камерой. Свет казался желтым и тусклым после интенсивности резкого, почти зеленого цвета вспышки. Луч прорезал темноту, поднялся вверх по стальной лестнице этой вышки. Задолго до вершины я увидел в полусвете прожектора мертвого солдата: он наполовину свесился из разбитого стеклянного окна. В его смерти не было ничего удивительного. Никто не остался бы в живых в металлической башне, соединенной с линией высокого напряжения железными уголками на болтах самым профессиональным образом.
Примерно в 2.36 ночи арестовать меня прибыл полковник военной полиции. В 2.36 минут тридцать секунд я вспомнил о больших рукавицах с изоляцией. Но даже если бы я вспомнил раньше, то что бы сделал?
Я открыл глаза. Из середины потолка свисала 200-ваттовая лампочка. От ее света у меня шелушился мозг. Я закрыл глаза. Прошло время.
Я снова открыл глаза, медленно. Потолок почти прекратил качаться. Вероятно, я мог бы встать, но решил не пытаться в течение месяца. Я был очень, очень старым. Солдат, которого я видел у кабинета генерала, сидел теперь в другом конце комнаты и читал все тот же номер «Конфиденшл». Крупные буквы на обложке вопрошали: «Является ли он законченным алкоголиком?»
Я бы сказал вам, чье лицо красовалось на обложке, но не могу позволить себе ответить на иск в миллион долларов, как это могут они. Солдат перевернул страницу и взглянул на меня.
Я помню, как меня доставили в эту комнату в 2.59 как-то ночью. Помню сержанта, который оскорблял меня: в основном англосаксонскими односложными словами из четырех букв, периодически вставляя для связи «коммуняка». Помню, что было 3.40, когда он сказал:
— Тебе незачем смотреть на часы, полковник. Твои дружки уже далеко.
Было 3.49, когда он ударил меня, потому что я 200 раз сказал «не знаю». Он еще много бил меня после этого. Он причинил мне такую боль, что в какой-то момент я захотел что-нибудь сказать ему. На моих часах было теперь 4.22. Они остановились. Разбились.
Я надеялся, что они станут придерживаться стандартной методики ведения допроса и скоро появится добрый следователь. Я лег на американскую армейскую койку. Ставни окна надо мной были заперты на висячий замок. Кремовая краска в этой большой комнате слегка отливала зеленцой в свете флуоресцентных лам. Я предположил, что мы находимся в одном из одноэтажных зданий административного блока на северной оконечности острова. В комнате было пусто, если не считать телефона, над которым стоял стул. На стуле сидел мой страж. Безоружный. Верный признак того, что они не шутили.