— Знаешь, поэтому скажи. При нынешнем раскладе несколько дополнительных мнений не помешают.
На лицо Джин набежала тень, так как свечу подняли. Мы оба повернулись и увидели Долби, прикуривавшего от нее сигару. Он глубоко затянулся маленьким черным листком. Долби переоделся, теперь на нем была гавайская рубаха с большими голубыми и желтыми цветами, он надел легкие брюки и сходил в парикмахерскую. Долби обладал этим умением, или искусством, или обаянием — вот так нарядиться и не отличаться от так же одетых американцев.
— А туземный костюм вам идет.
Он затянулся сигарой, прежде чем ответить, потом аккуратно положил ее в пепельницу. Таким образом он потребовал места за столом. Он был помешан на символизме, этот Долби. Закончил непринужденный осмотр помещения и снова обратил внимание на нас.
— Я точно не помешаю? — спросил он, усаживаясь рядом с Джин.
— Джин собиралась сообщить мне свое мнение о Скакуне Хендерсоне.
— Крайне интересно было бы послушать. — Маленькие блестящие глаза Долби внимательно изучали меню. У меня мурашки бежали по телу, когда он так делал. Совсем как йог, он направлял свой взгляд на предмет или на лист бумаги, чтобы сосредоточиться. У Джин была такая же привычка. Интересно, я тоже так делаю и связался ли Росс с ним насчет досье?
— Ну, он казался почти испуганным.
Я наблюдал за Долби, его глаза застыли на одном месте в меню. Он слушал.
За соседним столиком громко говорил мужчина с американским акцентом:
— Солдат, сказал я, это личный багаж моей жены, и ты уберешься назад в камеру хранения…
— Испуганным? Боялся меня, вы хотите сказать?
Похоже, в присутствии Долби я всегда оказывался втянутым в идиотский разговор. Я пожалел, что Джин завела его. Просто она никакого понятия не имела о Скакуне Хендерсоне. О Скакуне Хендерсоне, который поехал в Корею и дал взять себя в плен, чтобы разузнать о коллаборационизме в лагерях военнопленных; который вернулся в Вашингтон с тремя штыковыми ранами, с туберкулезом легких и досье, поставившим многих из побывавших в плену начальников в трудное положение. После этого Скакун долго оставался капитаном. У друзей пленных были друзья. Но испуганным? Скакун? Имевший помощником единственного чернокожего офицера в ЦРУ, Барни Барнса, и сохранивший его при себе, несмотря на все возражения, какие могли придумать. Она просто не знала, каким был Скакун. Непринужденно улыбавшийся Скакун. Двадцать лет, и они наконец сделали его майором и прикрепили к нему майора, чтобы слушал его ночные кошмары.
— Нет, — сказала Джин. — И я не имею в виду, что он боится своего ручного полицейского. Я не имею в виду боится чего-то. Боится за что-то. Он все смотрел на вас, как будто хотел запомнить, очень хорошо запомнить по какой-то причине. Почти что прощальный взгляд.