— Мы не жалуемся, — за всех ответил Валерка.
— Уже хорошо, — Стригалёв улыбнулся. Улыбка у него получилась какая-то застенчивая, но в то же время очень добрая. — Но в таком случае, позвольте узнать, что вас, молодые люди, ко мне привело.
— Мы хотим с вами посоветоваться, Виктор Андреевич.
— Проконсультироваться? — по своему понял врач. — У вас болен кт-то из родных? Ну так в поликлинику нашу пусть приходит. Здесь у нас больница не для избранных, принимаем всех. Особенно — сейчас.
— Нет, мы вообще о другом… — Валерка определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Внутри все сковала проклятая робость. С каким бы удовольствием он уступил ведение переговоров кому-то другому, но ни Паоло, ни, тем более, Никита никаких попыток взять инициативу в разговоре на себя не предпринимали. Приходилось говорить самому.
— О другом? — врач хрустнул пальцами и неожиданно поднялся с дивана. Шагнул к окну, оперся ладонями на подоконник, а потом неожиданно развернулся к ребятам. — Посоветоваться… О другом… А вам известно, молодые люди, что я есть оппозиционер. Сиречь — враг сего государственного режима.
— Известно, — коротко подтвердил мальчишка.
— И вы приходите ко мне советоваться? К оппозиционеру? А вы подумали о том, что я вам могу насоветовать?
"Говорил же я, не надо к нему идти", — Серёжкиному огорчению не было предела. Ведь он предупреждал Никиту, что ничего путного из этого не выйдет. Предупреждал, а тот не послушался. Ну и что теперь? Серёжка не знал, зачем ребята идут к Стригалёву, но видел, что эта встреча для них важна, очень важна. Но ничего не вышло…
— Как можно идти за советом к оппозиционеру? — продолжал ронять, словно камни, упрёки Стригалёв. — Вы что, не понимаете, каких страшных, недопустимых, недостойных советов я вам могу надавать?
— Не можете, — неожиданно спокойно произнес Никита.
Лицо хирурга непроизвольно дернулось.
— Не могу? Почему?
— У вас глаза добрые.
— Оооо… Восхитительная детская наивность, — в голосе врача Валерка уловил горькую иронию. — У законченных мерзавцев, когда они хотят кого-то обмануть, всегда добрые глаза. Очень добрые.
— Нет, — решительно мотнул головой Никита. — У них глаза не добрые, а такие… приторные. Сладенькие такие, но видно, что фальшивые. Добрыми они быть не могут: доброта, это такая вещь, которую подделать невозможно.
К такому ответу Стригалёв оказался не готов. Он удивленно хлопнул глазами, как-то удивительно беспомощно, совсем по-детски. Словно поменялся местами с Никитой и оказался мальчишкой, не с того ни сего бросившимся в спор со взрослым человеком.