— Уже вернулся, — Саша подсел к костру, поставив рядом чистые плошки. — Нас становится все больше?
— Сам говорил: случайных встреч на Дороге не бывает, — довольно улыбнулся Мирон.
— Так, Серёжка, давай-ка мне автомат и начинай ужинать, — Балис пришел на помощь вконец растерявшемуся мальчику. Взяв оружие, Гаяускас сразу отсоединил рожок, привычно произвел "контрольный выстрел" в воздух — для гарантии, что в стволе случайно не осталось патрона, и положил «калаш» справа от себя. Повернулся к старому другу: — В котелке, как я понимаю, чай?
— Еще какой, — усмехнулся Нижниченко. — Давай, налью.
— Слушай, а почему ты сказал, что не видел меня двадцать три года? — принимая из рук Мирона кружку с горячей жидкостью, поинтересовался Гаяускас. — Все-таки девяносто два минус семьдесят шесть будет только шестнадцать.
— Какие девяносто два? Сейчас какой год?
— Девяносто второй, август месяц, а что?
— Та-ак, — Мирон почесал в затылке, — что ж, понятно, чего это ты так молодо выглядишь.
— Да я вроде нормально выгляжу, это ты что-то рано седеть начал…
— Видишь ли, Балис, думай что хочешь, но я уверен, что сейчас — осень тысяча девятьсот девяносто девятого года. И мне, соответственно, тридцать шесть с половиной лет…
— Вот это да…
— Ничего необычного, — вмешался в разговор Наромарт, — Дорога — очень своеобразное место, и время здесь ведет себя не так, как в большинстве обитаемых миров.
— Вообще-то да, — согласился Мирон, — вот Саша вообще здесь со времен Гражданской войны обосновался, а для него прошел только год.
— Так, — Балис сделал крупный глоток. — Похоже, единственный способ не сойти с ума — это ничему не удивляться. А может, меня все-таки убили?
— Для мертвеца у вас отличный аппетит, — пошутил человек в черном. — Да и спать, наверное, хочется?
— Ага, — честно признался морпех. — Устал здорово, мы с Сережкой сегодня километров пятнадцать, наверное, по такой жарище отмахали. Только вот сначала все же хотел бы узнать, почему в Севастополе я потом не мог найти Мирона Павлиновича Нижниченко?
— А когда ты искал?
— В восемьдесят девятом, когда в Севастополь перевели.
— И сколько ты там служил? — Мирон был почти уверен в результате своего расспроса, но дело надо было довести до конца.
— С февраля восемьдесят девятого до сентября девяносто первого — пока с Флота не попросили после "путча", — Гаяускас не преминул произнести последнее слово особенным ядовитым тоном, давая понять свое отношение к действу августа тысяча девятьсот девяносто первого года.
Мирон устало кивнул: все сложилось так, как он ожидал.