Безупречно порядочный и мягкий по характеру, он не мог ни навязывать себя жене, ни обойтись с ней так, как она того заслуживала. Он подчинился ее решению — и медленно, исподволь, ненормальность их семейной жизни начала сказываться на нем.
Что-то как бы иссохло и умерло в молодом священнике; все чаще те, кто обращался к нему в трудную минуту, не встречали в нем ни сочувствия, ни даже понимания.
Проповеди его сделались монотонны и тусклы, плечи согнулись, словно под невидимым бременем. Задолго до срока он превратился в старика — безразличного ко всему, бредущего по жизни как автомат, почти отгородившегося от людей и едва ли сознающего, чего он себя лишает. От Стенли Гантера, каким он был когда-то, осталась лишь бледная тень.
Ничто его не интересовало, все вокруг казалось серым и нудным — плоским, как равнины, среди которых он живет, неизменным, как поля и неспешные воды мутной реки.
Только одна цель, один рубеж остался у него в жизни — смерть. А между смертью и днем сегодняшним тянулись серые дни, серые часы, в которых ему составляли компанию лишь его собственные серые мысли.
Но сейчас, глядя Моне в лицо, он вдруг почувствовал: что-то в нем всколыхнулось.
Он всегда считал, что красивее женщины не встречал, но сейчас ее нежное овальное личико освещалось какой-то новой, одухотворенной красотой, словно прелестные черты его стали прозрачными и сквозь них просвечивало неугасимое, бьющее ключом пламя жизни.
— Как я рад, что вы вернулись!
Эти простые слова он произнес так, как иззябший путник протягивает руки к огню.
— Спасибо за добрые слова, — ответила Мона. — Я сомневалась, что меня здесь встретят радостно.
— Почему же? — ответил он. — Без вас здесь было тоскливо. Некоторые очень скучали — например, ваша матушка: она считала дни до вашего возвращения.
— Бедная мамочка! Пожалуйста, не упрекайте меня, — мне и так перед ней стыдно. Няня мне уже высказала все, что думает по этому поводу, — вы, должно быть, представляете, что это значит.
— Еще бы! — рассмеялся Стенли Гантер. — Рядом с вашей няней я всегда чувствую себя маленьким мальчиком. На прошлой неделе она пришла ко мне сообщить, что на могилах на кладбище лежат давно увядшие цветы, — и казалось, вот-вот поставит меня в угол за то, что я не позаботился их убрать!
— Милая няня! Мне кажется, все мы для нее дети. Вообще, нянюшки, по-моему, это такая особая порода женщин — ни Бога, ни человека не боятся. Хорошо им живется, наверное!
— А вы… неужели вы кого-то боитесь? — спросил Стенли Гантер.
— Разумеется! — живо ответила Мона. — Боюсь множества людей — и, должна признаться, особенно женщин.