Мелькают мимо хранилища с запасами на случай осады. Под землей хорошо: прохладно и сухо. Дождевую воду отсекает слой глины… Но вот, наконец — место. Хороший пустой зал, неплохая акустика. Здесь можно петь!
Пения Немайн боятся ничуть не меньше, чем некогда — криков холма. Так случилось, в Рождественском сражении она запела, и старинная легенда приросла намертво. Настолько, что случайный слушатель может умереть на месте просто потому, что так положено: по легендам, богиня священных мест и текущих вод, ворона войны, Немайн убивала песней до шестисот воинов зараз. Случаи были… Уверять, что она другая Немайн — без толку. Чтобы петь, приходится прятаться под землю. Словно для испытания ядерного оружия!
Первый заряд!
Дыхательные упражнения. О них Немайн никогда не забывает. Им отведено все время, когда она стоит или лежит — и при этом не спит и не разговаривает. Думать или писать упражнения не мешают. Повторить их стоит. Хорошо! Теперь — дальше…
Второй заряд!
Распевка. Снова и снова усиливать среднюю часть голоса. В голове — вокализы. Упражнения недостаточно спеть, нужно понять, как их спеть, чтобы была польза. Чтобы голос рос.
Он и теперь силен, настолько, что хочется прижать уши: бьется о камень, рассыпается в тысячи кусочков — и это тоже хорошо, каждый кусочек нужно заметить, понять, использовать. Осколки превратятся в оттенки, оттенки — в цвета. Время исчезает, только на краю сознания идет счет: перегружать связки не стоит, какую бы радость ни дарил воздух, на выдохе превращающийся в чувство.
Третий заряд!
Теперь пошли вокализы — доросла до них! Специальных упражнений Немайн помнит мало, они ей только снятся. Наяву приходится подбирать кусочки арий. Обязательно — слова. Звук без мысли, звук без чувства — то же самое, что архитектура без расчета.
Романсы — сегодня печальные. Такое сегодня настроение: рыцари ушли в поход, в чужом далеке саксы умучивают Мэй. Могла бы сглазить голосом — не пожалела бы глотки, дотянулась бы… А пока приходится ждать — до поры, и петь, словно оружие чистить. «По смоленской дороге леса, леса, леса…» Тоска отпускает сердце, выплескивается наружу. Днем не уходила, даже смех ее не взял. Поверху хохочешь, снизу — ядовитый лед. Теперь, когда грусть уходит, появляется вторая часть сосущего чувства: страх.
Когда он появился?
До дневного сна — точно не было. Потом был парк, саженцы. Люди работали… странно. Ни радости, когда получается праздник. Ни безразличия, свойственного официально–подпалочному мероприятию: память услужливо подсказала, как это бывает в исполнении студентов двадцать первого века. Горожане трудились буднично, как очередной дом ставят. Торопливо, как вал укрепляют ввиду вражеской армии. Лица серьезные… даже слишком. Одно мгновение это казалось лишь подготовкой к доброй шутке: хранительнице вместо саженца притащили взрослое дерево. Мол, пусть в роще, как в стране, будет голова!