Этот подход не только не разрешает существующие проблемы, а, наоборот — увековечивает их, поскольку отказывается иметь дело с идеологией и методами ее внедрения и распространения. Он ничего не говорит о войне идей, которая ведется на всех фронтах, о пропаганде ненависти к Америке и Западу, о ширящемся в мусульманском мире антисемитизме, о массовом промывании мозгов с цепью подготовки армии шахидов и о торпедировании демократических инициатив в арабском мире. Намного легче иметь дело с исторической виной Запада и решением конкретных проблем — в конце концов, это полностью зависит от нас и, главное, не требует конфронтации с идеями и методами того мировоззрения, которое и является основной причиной ненависти к Западу.
Мир, в котором не за что умирать
Даже когда мир postidentity готов провести ясную черту между диктатурой и демократией, даже когда зло названо по имени — у многих не хватает смелости бороться с ним. Причина этого проста: возможность личностной самоидентификации людей, главный источник их внутренней силы в этой борьбе находится под непрерывным обстрелом вот уже на протяжении трех поколений.
Эти атаки очень сильно повлияли на многие аспекты жизни людей в условиях демократии, и борьба за защиту прав человека не является в этом смысле исключением. Если нет никакой серьезной разницы между странами, где признают права человека, и теми, где их нарушают, если все относительно, то нет вообще никакого смысла рисковать своей жизнью ради защиты определенных ценностей и определенного образа жизни. Если государство — это не более чем гостиница, то нет никакого смысла бороться за изменение условий проживания в ней — намного легче просто переехать в другую гостиницу. С немалой долей самоиронии Оскар Ван ден Богард отвечает на вопрос, почему же все-таки Европа не дает отпор фундаменталистам: «Я не боец, да и кто вообще может быть бойцом? Я никогда не учился бороться за свою свободу — я умел только наслаждаться ею».
Для того чтобы защищать свободу, нужны силы и страсть. Откуда же им взяться, если личность не имеет никаких обязательств перед историей и традициями, если связь между поколениями разорвана? В ситуации, когда identities изменчивы, как Протей, когда они воспринимаются как фикция, когда есть «хороший» политический национализм и «плохой» культурный, мистическая связь времени и пространства — то, что Линкольн называл «мистической связью памяти» — рвется.
В тюрьме я понял, что только связь с чем-то большим, чем ты сам, освобождает тебя от страха смерти. То, что справедливо для отдельного индивидуума, справедливо и для общества в цепом. Без сильной identity, без преданности определенным ценностям, без чувства связи с прошлыми и будущими поколениями можно