— Ничего не произошло… — сказал Оуэн.
— Подождите… Еще не все…
Доктор оказался прав. Парочки, как и в предыдущую ночь, выходили из зала, чтобы уединиться на пляже. Сам инспектор колоний, пошатываясь, отправился туда. Силуэты удалялись. Никто больше не улыбался через силу. Такси отъезжали. Другие подкатывали к «Моане». Шофер в белой фуражке вошел, озираясь. Оскар заметил его, и оба о чем-то тихо заговорили.
Потом Оскар подошел к своему другу Альфреду и что-то шепнул ему на ухо, а Лотта, услышав, заволновалась.
Радист не сел в ждавшее его такси, и шофер беспокоился.
Стали искать вокруг здания, стоявшего на сваях. Тревожили парочки.
— Вы не видели радиста?
— Он недавно проходил здесь…
Его нашли на пляже. Он двигался в сторону небольшого мыса, видневшегося на горизонте.
Танцы продолжались. Гавайские гитары по-прежнему пели под луной.
— Это будет третий, — вздохнул доктор, откусывая кончик сигары.
— Что третий?
— Вы не замечали, что есть места, которые как бы провоцируют на те или иные поступки? Большинство посетителей испытывает потребность пойти полежать вдвоем на пляже… Другие идут дальше, но в одиночестве…
— Вы хотите сказать?
— Увидите… Увидите…
И он увидел. Только зоркие глаза туземца смогли разглядеть вдали, в лунном свете маленькую движущуюся точку. Какой-то человек отчаянно плыл от берега, словно стремясь спастись бегством, словно тысячи миль океана не отделяли остров от суши.
Вдогонку устремились пироги, и у каждой на корме стоял человек.
Но они опоздали: в воде уже никого не было.
Альфред Мужен, сидя в своем углу, подал знак бармену принести Лотте что-нибудь покрепче.
Оуэн еще лежал в постели. Окна, выходившие в сад, были открыты; венецианские шторы преграждали доступ свету; и воздух, проникая через них, словно расщеплялся на тысячу струек, растекавшихся по комнате. Дрозды еще не замолчали — каждый день на рассвете они поднимали оглушительный шум. Сколько их было? Два или сто? На лужайках, которые непрерывно поливали дождевальными установками, они предавались бесконечным бурным выяснениям отношений.
В первые дни Оуэн просыпался от их криков. Теперь он тоже слышал их, но в полусне, этот гомон уже составлял часть утреннего шума, ставшего привычным звуковым фоном.
Мсье Руа в поварской одежде и белом колпаке занял позицию на пороге отеля. Туземцы, спешившие на рынок с товаром — фруктами, овощами, рыбой, — проходили мимо него, и он останавливал их, обращаясь на местном наречии. Они отвечали сильными красивыми грудными голосами, прерывая свою речь взрывами смеха. Мадам Руа сновала по дому, следила за уборкой, изредка открывая огромный нормандский шкаф, стоящий на лестничной площадке, рядом с дверью номера Оуэна, чтобы достать оттуда простыни, наволочки и полотенца.