— А его фотография есть?
— Харальда Ульвена?
Я кивнул. Ялмар вынул из нагрудного кармана записную книжку. Она была в коричневом переплете, очень потрепанная, из тех, что люди, подобные Ялмару Нюмарку, носят с собой на протяжении всей своей жизни, как частицу собственного «я». Он обшарил множество карманов и наконец извлек пожелтевшую газетную вырезку. Он протянул ее мне так поспешно, как будто бы боялся, что между нами может вспыхнуть электрический разряд.
Я принялся внимательно изучать этот ветхий листочек. Фотография была расплывчатой и относилась ко времени судебного процесса сразу после войны. На ней можно было видеть пятерых людей, направляющихся в зал суда, а подпись гласила, что трое в середине — обвиняемые, а двое по краям — полицейские в штатском. Последний в цепочке осужденных Харальд Ульвен. Его голова наполовину скрыта спиной идущего впереди, и черты лица едва различимы. Однако видно, что лицо вытянутое, как у лошади. Массивные лоб и нос выдаются вперед, уши большие. Темные волосы расчесаны слева на пробор, и зачесаны назад, так что справа свисает длинная прядь.
Я еще раз внимательно вгляделся в лицо Харальда Ульвена и вернул вырезку.
— Ну и ну…
Я развел руками.
— Да, по-другому не скажешь, Веум. Ну и ну, — повторил он с моей интонацией. — Вот так и кончаются обычно все по-настоящему трудные дела, этим «ну и ну». — Он еще раз передразнил меня. — Никаких счастливых концов не бывает. Возможно, справедливости вообще в природе не существует, просто есть на свете такие старые упрямцы, которые продолжают верить в свою правоту, несмотря ни на что.
Он сердито посмотрел на свою пивную кружку. Она оказалась пустой. И как будто для того, чтобы убедиться, что в ней не осталось ни капли, он поднес ее к губам и перевернул, С края стекли остатки пены. После чего он решительно отставил кружку в сторону.
— Ну вот, Веум, теперь ты все знаешь. Во всяком случае, главное. Ладно, пожалуй, пойду домой. Мне как-то не по себе. Увидимся.
Я хотел встать, но он кивнул головой на мою почти еще полную кружку.
— Сиди. Всего тебе хорошего.
Он невесело улыбнулся мне, надел пальто и вышел, держа в руках свернутую газету. Дверь за ним закрылась. А через несколько секунд сквозь завешенные золотисто-зелеными шторами полуоткрытые окна, выходящие в переулок, послышался рев мотора, визг тормозов, шуршание колес по гладкой поверхности булыжника, раздался металлический скрежет, а потом глухой звук падения человеческого тела. Снова взревел мотор, и я услышал, как автомобиль свернул за угол.
Я вскочил так быстро, что опрокинул столик, за которым сидел. Все взгляды обратились ко мне, на пьяных лицах застыло изумление. Быстрым шагом я прошел мимо швейцара и выбежал на улицу. В стороне пристани я увидел большой синий фургон, промелькнувший вдалеке. Я бросился туда. В переулке никого не было. У перекрестка показались двое с испуганными лицами. Газетный киоск лежал опрокинутый, но какое это имело значение по сравнению с тем, что посреди улицы, уткнувшись лицом в булыжник, лежал Ялмар Нюмарк. Его свернутая в трубочку газета раскручивалась в сточной канаве, сильный порыв ветра подхватил несколько страниц, и они трепыхались как крылья умирающей птицы.