Я маячила далеко — у стены, мне казалось, что Константин Сергеевич говорит нестрого, доброжелательно.
Но вот Станицын встал, откланялся, я быстро пошла к Константину Сергеевичу и тут ясно увидела его замкнутое строгое лицо.
«Садитесь». Я стою. «Садитесь!» И вот он заговорил: «Почему вы так самонадеянны? Думаете, что всего достигли? Верите комплиментам? Почему не приходите ко мне? Я могу вам помочь. Почему вы перестали учиться? Ведь так просто позвонить по телефону и попросить хотя бы дядю Мишу узнать, когда я свободен. Ведь вы же выросли в этом доме». И дальше еще страшнее: «Меня предали старики! Не верят в Систему и те, что всего достигли! (Это о втором поколении.) Но вы — молодежь, должны использовать мой опыт». На галерее второго этажа ходила Рипсиме Карповна — секретарь, но она не смела прервать Станиславского.
Тоскливо и страшно было его слушать. Ведь Константин Сергеевич не знал, что к нему не пускали даже «стариков», которые хотели только навещать его, не затрудняя делами, не говоря уж обо всех других! Подгорный, Егоров, Таманцева, домашний доктор Шелогуров держали в постоянном страхе Марию Петровну, говоря ей, что малейшее волнение может трагически отозваться на сердце Константина Сергеевича, и она верила и деликатно отстраняла даже близких старых друзей. Его отгородили от всех глухой высокой стеной. В дом попадали только те, кто был угоден этим приближенным. И никто не смел открыть ему глаза, потому что это действительно могло кончиться катастрофой.
И что я могла сказать этому гениальному человеку — Учителю с верой и непосредственностью ребенка?! Ничего. Отпуская меня, Константин Сергеевич сказал: «Дайте мне слово, что придете. Приводите своих молодых товарищей. Может быть, еще не все потеряно!» И я дала слово — и солгала. Константин Сергеевич вправе был думать, что я тоже предала его.
Я вышла в переулок, где меня ждали Гриша Конский, Миша Названов, Валя Цишевский, Костя Михайлов, и тут я заревела. Мы быстро отошли от дома, где из окон нас могли увидеть, и я стала рассказывать.
Когда много лет спустя я рассказала об этом Ольге Леонардовне, она так горько сетовала на невозможность общения с семьей Станиславских. «Как же он был одинок!» — все повторяла она.
Константин Сергеевич ухватился за идею создания новой студии — оперно-драматической, где был тот же состав педагогов, что и в мое время, и еще прибавились ученики Зинаиды Сергеевны, а первым и главным помощником Станиславского стал Михаил Николаевич Кедров.
Вспоминается мне еще давний случай со спектаклем «Фигаро».