— Получается, умникам нет входа в церковь? — удивился Арам.
— Верно. Всякую умность надо забыть у входа в храм. С другой стороны, если мудрость лишь в церкви, то вне ее — только безумие, неведение и слепота. Да, все правильно. Кто-то писал об этом… Не помню, кто именно. Входя в церковь, оставь ум свой и станешь истинно умным, оставь свою самодеятельность и станешь истинным деятелем, откажись от самого себя и станешь настоящим владыкой над собою. Но эта истина открыта немногим. И безумные разумники продолжают жить в ослеплении… Господь, странствуя по Земле, призывал грешников, приветствовал умственную и нравственную немощь и гнал прочь силу ума и деловитости. Да-да, умствующим и деловым людям не место в храме… И как много скрыто от таких премудрых и разумных и как много открывается младенцам!
— Петр Александрович, а почему вы стали заниматься историей? — спросил Арам.
Бочкарев протер очочки:
— Видите ли, Арам… В основе поисков древних цивилизаций лежит чувство более глубокое, чем страсть к науке. В особенности если учесть, что эти цивилизации исчезли без всякого влияния не только на наше развитие, но и на какое бы то ни было. И что мы ищем под этими чуждыми нам формами? Наверное, все те же основные причины человеческих страстей, те же начала добродетели и порока, те же житейские драмы, которые столько раз наблюдали и в себе и в других. А в истории, я вам уже говорил, меня всегда интересовал один вопрос — вопрос власти… Он неизменно самый зловещий и страшный в развитии любого государства. И у всех политических противников были обычно две противоположные точки зрения. Одни считали, что папский «меч», в смысле папская власть, власть церкви, выше, чем «меч» короля, то есть светская власть короля. А другие…
— Считали, что наоборот — выше королевский «меч»?
Петр Александрович улыбнулся:
— Нет. Другие утверждали, что оба «меча» по «длине» — равны, одинаковы. Чтобы тогда, в Средние века, кто-нибудь осмелился заявить, что светская власть откровенно выше церковной — нет, это было невозможно! Верхом смелости считалось объявить об их равенстве, но — уж никак не более. А в России, в нашей великой и идиллической дореволюционной России, система государственного управления была поставлена предельно четко и деловито. А именно: высшее и самое культурное сословие — дворяне — били купцов ногами в живот и кнутами по лицам. Купцы, в свою очередь, пинали сапогами в лица крестьян. Крестьянам оставалось — на иное они права не имели — бить только своих лошадей, в чем они иногда и перегибали палку — поклон Федору Михайловичу Достоевскому! Ибо им не на ком больше было отыграться. Вот, собственно, и суть всей иерархии управления монархической России, по которой некоторые до сих пор плачутся. Зато уж российские лошади оттого сделались самыми безропотными и одновременно закаленными, крепкими и выносливыми существами. Вот потому и были столь долгое время основной тягловой силой, транспортом и вообще опорой любого хозяйства во всех смыслах. И оставалась дореволюционная Россия аграрно-патриархальной страной, когда уже в других странах лошадей вовсю заменяли техникой. Господа иностранцы, видимо, животных жалели больше, потому и ездить предпочитали на механизмах. Или на рикшах — тоже можно…