Почему дядька, появившись однажды, случайно и странно, точно так же, случайно и странно, выпал в далеком далеке из жизни Валерия? Этот вопрос занимал его довольно часто, особенно когда Валерка внимательно оглядывал стены родного, но такого бедного, почти нищего дома или когда слышал сдержанные жалобы матери — опять нет денег… Надо отдать ей справедливость — роптала она редко. Вообще Галина Викторовна была человеком выдержанным, сохраняла спокойствие при любых обстоятельствах, иногда казалась даже холодной и почти равнодушной. Но иначе она не смогла бы работать в Ожоговом центре.
— А ты жалеешь своих больных? — спросил ее как-то Валерка.
Ему тогда было лет двенадцать.
Мать кивнула:
— Конечно. Только, понимаешь… Совсем не так, как ты это себе представляешь. Моя жалость — она отстраненная, далекая от больного. Ведь если подпустить ее к себе, начать плакать над каждым пострадавшим, пиши пропало! Лечить ты их уже не сможешь — все твои силы уйдут на эту жалость. Тут либо жалеть, либо помогать и спасать, третьего не дано. Но ты, Валерик, помни: если ты врач, то перед тобой больной человек, как бы он себя ни вел! Ему тяжело, плохо, он мучается, с трудом справляется с болью и тревогой… И ему приходится порой многое прощать. Через не хочу и через не могу. Потому что иначе нельзя.
Тогда он не очень понял мать, но запомнил ее слова. Позже дошло, как это трудно — прощать людей… Любых — и больных, и здоровых. И трудно всем без исключения.
Порой он задавал матери неожиданные вопросы:
— А зачем в морге сторож? Мертвецы ведь убежать не могут… И насколько я понял, человек не может жить без головы, так? Следовательно, если человек отвинтит себе голову — то он умрет, правильно я понимаю?
Галина Викторовна смеялась.
Валерка вырос в атмосфере медицинского дома. Здесь всегда говорили о почках, печени, тромбофлебитах, швах, скальпелях, анестезии… Отец Валерия Михаил Дмитриевич Туманов занимался пересадкой почек и защитился. Мать с уважением повторяла, что защитился блестяще.
— Когда кто-то пытается утверждать, например, что «язва неизлечима», я отвечаю так: «Батенька! Есть всего две неизлечимые на сто процентов болезни: бешенство и рак в четвертой стадии. Ну, может, еще рассеянный склероз…» И все! — говорил матери отец.
Валерка прислушивался.
Мать тоже нередко делилась «ожоговыми» впечатлениями.
— Девушку привезли… Так кричала, бедная! Схватилась за невыключенный кипятильник. Рука никуда…
А еще был сегодня мужчина. У него упал включенный паяльник, и этот бедолага тоже машинально взял свой инструмент. В больнице хвастал, что даже не орал. Не очень верится, думаю, немного приукрасил. Но должно быть, кричал все-таки меньше и короче, чем дама, — мы по-другому устроены. Но говорит, в воздухе почувствовал запах горелого мяса. Рука долго будет заживать…