Когда в вестибюле роддома Евгений Павлович прочитал, что его дорогая Асенька подарила ему сразу двух девиц, он качнулся от неожиданности и внезапной тяжелой ответственности и, побледнев, стал тихо, медленно оседать на пол.
— Стыдно, Евгений! — сурово сказала теща, поднимая его с помощью хохочущей медсестры.
— Ничего, папочка! Это бывает! — сообщила веселая медсестра. — В следующий раз так сильно не ошибайтесь!
Стены снова поплыли перед глазами Евгения Павловича.
И началось… Две кроватки, два комбинезончика, две пары сапог, две шубки… Вдобавок девчонки пели, и неугомонная бабка отдала их в музыкальную школу и еще — отдельно — в хор. Купили пианино, и до позднего вечера в доме не умолкали песни, музыка, хохот и визг довольных сестер, неплохо распевающих дуэтом. Теща млела от восторга. Александр смеялся и тоже пробовал фальшиво подпевать третьим голосом. Ася радовалась, глядя на них. В общем, все здорово спелись. Один Евгений Павлович, тоскующий по тишине и покою, не мог никого понять и привыкнуть к своему сумасшедшему, крайне музыкальному дому.
Дочки казались ему слишком требовательными, беспредельно эгоистичными и даже — смешно сказать! — чересчур дружными. Все умилялись их трогательной, искренней привязанности друг к другу — настоящие попугайчики-неразлучники! — а Евгений Павлович усматривал в этом что-то странное, необычное, исходившее от тещи, с ее удивительными поступками и безумными идеями.
Например, взять и всей семьей (шесть человек!) поехать на майские праздники в Крым. Евгений Павлович в ужас приходил от одной мысли, во сколько обойдутся билеты, а все остальные радовались и готовы были лететь хоть сейчас.
Затем теща взялась за его воспитание. Евгений Павлович очень строго принимал экзамены у студентов: ставил двойки половине курса, по три раза перепринимал у лентяев, заставлял учить историю и все такое прочее. И теща, изучив ситуацию, однажды твердо заявила:
— Женя, ты ведь этим самому себе усложняешь жизнь! Тебе из-за этих обалдуев приходится по четыре раза на неделе ездить в институт. Недавно ты принимал какой-то экзамен с часу дня до одиннадцати, считай, ночи. А где-то так уже часам к семи-восьми вечера — пустой институт, внизу охрана колобродит, усмехаясь. Зажигаются огни. А кто еще не сдал — те сидят на лестнице и на банкетках, тусуются. И так ведь они сидят с часу дня! А ты все принимаешь и принимаешь… Все замучились, обалдели, отупели. Я бы на месте твоих студентов подошла бы к тебе и сказала: «Евгений Павлович! Караул устал!» Поставь ты им их жалкие, выплаканные тройки, да с плеч все долой!