Он опять обращался не к эгоистическим амбициям Славки, а к его чувствам к маме. Но абсолютно без всякого укора, без всякой устыжающей интонации, без возмущения… Вот что было главное! Вот чем он победил тот юный дурацкий байронизм…
А потом батюшка перекрестил Славку. И тот уже не воспротивился, хотя глядел хмуро, исподлобья. И еще священник подарил Славке открытку с цветущим кактусом.
— Вот, — сказал он, — совсем как ты, прорастающий цветок.
А маме подарил открытку с косулей. И им обоим — свои книжки.
Слава понимал: это не прошло даром. Отец Артемий спас его от какого-нибудь нового передоза, наверняка последнего — дважды чуда произойти не могло, его бы уже не откачали. Благодаря батюшке Славка выключил раз и навсегда рычаги, направленные на сознательное саморазрушение. Он, отец Артемий, отвел Славку от беды…
И с той поры Слава не забывал ни на минуту одно: быть жизнелюбивым — не грех, но — путь к Богу. И эта мысль переключила его жизнь.
Конечно, многое произошло в ней позже…
Тот жуткий подземный переход напротив Кремля… После двух минут в этом переходе Славкин нос собирали по кусочкам в больнице. И потом Слава снова спрятался в угол, хотя уже обрел некоторую шкурку, помогающую жить. Просто потому, что решил жить! И жить долго. И этим победил себя прежнего.
Но прежние убеждения ушли не сразу. Они упорствовали, желали быть и здравствовать. Слава по-мальчишески стыдился верить в Бога, тем более говорить об этом. Он вновь бросал вызов, и в душе стойко жила все та же обида — как это Бог допустил, чтобы его, Славку Бычкова, избили?… Как, думал он, могло случиться такое, чтобы меня — и втоптали в землю, кинули в стекла, и шрамы на руках до сих пор остались?! Как меня — меня?! — центр мира?! — могли — так?!
Эта мысль не давала покоя. Надвинулся постоянный, жуткий страх. Он давил, мазал мир черной краской, злобствовал… Слава вырос стихийным солипсистом и плохо осознавал свои грехи.
Он был очень пошло и низко наказан тем избиением и опять сомневался в Высшей справедливости… И вновь бросал вызов. Пассивный. Избегал любых компаний и не пил водку и вино. Сухой период… Весь первый курс Славка нарочно лежал на грунте и не дружил ни с кем. А потом нашелся человек — рано или поздно так должно было случиться, — принявший его вызов.
Тася Кокорина… Тасечка…
Славка ей явно нравился. И она ему тоже. Но она ему — просто так, как нравятся почти все девушки, шествующие мимо весенними улицами. А он ей — по-серьезному.
И ей одной удалось раскрутить его на разговоры, его, одичавшего и уже по инерции не выходящего из своего угла и одиночества.