Единственной старухой в форме была Олимпиада Васильевна Разумовская. Она мне преподавала географию в школе, не скрывала, что из дворян, каждый год ездила в Париж к родственникам, которые детьми вместе с родителями эмигрировали сразу после революции.
Она сидела одна, старухи со своими разговорами о ценах на фрукты ее раздражали. Она курила длинную тонкую черную сигарету, из дорогих, судя по приятному запаху, и была одета в легкий, в яркую клетку, шелковый костюмчик. Я поздоровалась с ней и сказала:
— Какая вы всегда элегантная и модная.
— Гуманитарная помощь, — ответила низким прокуренным голосом Олимпиада. — Внучатые племянницы отдали свои вышедшие из моды тряпки. У них в Париже мода заканчивается, а к нам она только приходит, поэтому я самая модная старуха в нашем микрорайоне. А у тебя что, неприятности?
— А разве заметно? — Я удивилась вполне искренне.
— Поживешь с мое, все будешь замечать.
— Ничего особенного. Я временно на левую работу устроилась. И один козел, в общем, в первый же день поизгалялся.
— Ответила?
— Не очень…
— Надо бить сразу, — заметила Олимпиада.
— Буквально?
— И буквально, и фигурально. Все мужики закомплексованы. По этим комплексам и надо врезать. Привожу пример. Сегодня стою в очереди за дешевым луком, из совхоза привезли, и один мужичонка — маленький, пьяный, вонючий — матерится через каждые два слова. Я ему сделала замечание. А он мне: да пошла ты на… Я ему тут же: на твой, что ли? Да он у тебя не больше трех сантиметров, на нем не удержишься.
— А он что?
— А ничего. Кругом хохот, он как рыба, рот открывает, а сказать ничего не может. Ты своему козлу не спускай, завтра же врежь! Мужика надо бить по его комплексам.
— Я еще не знаю его комплексов.
— А чего их знать? Он или толстый, или худой, или галстук носит как слюнявчик, или ходит в костюме с засаленным воротником, потому что чистит один раз в год, или по-русски двух слов связать не может, вечно прибавляет «как бы», «значит», «хотел бы сказать». Или начальника боится, или бездельник, или тупой…
— Другое поколение приходит, — возразила я.
— А психология остается. Если решают, то только через силу, а больше надеются на авось. Полные идиоты. Давно не битые. Сейчас, может быть, начнут умнеть. Но не сразу. Не врежешь этому козлу, все время будешь об этом думать. Обязательно врежь. Завтра же. Послезавтра уже настроение улучшится.
Весь вечер я стирала, готовя мать и Анюту к поездке и деревню, и думала, как врезать Ржавичеву, и почти придумала, надо было только получить некоторые данные от Насти.
Утром, когда я шла мимо охраны, молодые парни вытянулись и щелкнули каблуками. Было еще рано.