Сам же уход оставшихся фашистских главарей, приговоренных к смертной казни Нюрнбергским трибуналом, был банален — как конец простых уголовников, если не брать во внимание, что это были уголовники мирового масштаба.
По свидетельству американских солдат, первым на эшафот повели Риббентропа. У него было окаменевшее лицо. В последний миг бывший министр иностранных дел воскликнул: «Всевышний, храни Германию! Пощади душу мою!» Открылась ли в эту секунду ему его посмертная ужасная судьба? Есть тайны, скрытые даже от самых проницательных ясновидцев. А из его задокументированной фразы следует, что Риббентроп продолжал считать, будто его руками и руками его сообщников руководили небесные силы, хранящие Германию! Сколько неизъяснимого демонизма в этой кровавой душе, считающей себя под покровительством Провидения. Вернее будет этот факт понять так: углубление в мир мистического мрака он и ему подобные со всей уверенностью восприняли как контакт с Высшими Силами. Но до конца дней они так и не постигли, что это был контакт с «черным каналом зла», активным проводником которого они стали в жизни.
Это единственное объяснение, не противоречащее законам белой магии. Формальный же историк и философ назовет такого преступника фанатиком. Однако, как ни странно, не к мирским человеческим законам, а к Богу обращались в своих последних словах остальные вожди рейха. Свою сатанинскую многолетнюю деятельность они считали соизволением Господним. Большего кощунства не слыхивал мир. Нигде в Святом Писании у христиан не написано, что величие державы и народа достигается зверским умерщвлением миллионов людей. Заповедь «Не убий» словно выпала из замутненной фанатизмом памяти основателей «тысячелетнего рейха».
Штрейхер с уверенностью сказал американским исполнителям приговора: «Теперь к Богу! Большевики и вас когда-нибудь повесят. Адель, моя несчастная жена». Какая умилительная сентиментальность в последней фразе закоренелого сторонника гитлеризма. А сколько мужчин перед газовыми камерами и бесконечными расстрельными рвами мысленно или вслух с невыразимой тоской вспоминали своих любимых?
Зейс-Инкварт оказался на эшафоте чурбаноподобным выражение псевдопатриотизма: «Я верю в Германию!» В какую Германию он продолжал верить, уходя в мир иной? В Германию, устилающую костями свой путь в будущее, в народ, который еще, возможно, воздвигнет храм своего счастья и благополучия на мучениях новых миллионов душ?
Кейтель тоже оказался верен тевтонскому «духу зла»: «Два миллиона моих солдат пошли на смерть за свое отечество. Я иду вслед за своими сынами. Благодарю». Последнее слово звучит как идиотизм или прощальный вопль сумасшедшего, который восторгается даже мистерией собственной жизни. Вслед за «своими сынами», солдатами-убийцами, Кейтель канул в черные пространства проклятий. Прокляли их и живые, кто воспринимал как святотатство прикрытие именем Бога невероятных злодеяний.