— Ой, погоди, Верка, я чего спросить у тебя хочу! Где моя сырокопченая колбаса, ты не знаешь? Может, ты переложила ее куда? Я ж в вашем холодильнике ее оставляла, а сейчас сунулась — и нет ничего… Кто ее съел-то?
Вероника хотела было сказать ей, что ни про какую такую колбасу и знать ничего не знает, да не успела. Большая подушка, молниеносно выдернутая у нее из-под головы красивыми мускулистыми Стасовыми руками, вдруг навалилась на ее лицо всем своим упругим холофайбером, и резко остановившееся дыхание враз отозвалось суматошной панической болью в легких. Тут же на смену этой боли пришло и дикое, такое же суматошное желание освободиться во что бы то ни стало, потому что по-другому просто не могло быть, потому что новая жизнь уже вошла в нее, пустила первые свои ростки, да потому, в конце концов, что она ничего еще не объяснила Игорю про эту новую свою жизнь, про новую свою смелость, про открывшийся ей так ярко Божий промысел! Сжавшись пружиной, она вдруг резким усилием извернулась, провернулась на живот, и голова ее под подушкой провернулась тоже, хрустнув опасно шейными позвонками. Не ожидая от нее такой прыти, Стас ослабил вдруг хватку, и в следующую минуту рука ее, интуитивно выбросившись вперед, коснулась его лица, и острый пальчик-коготок впился во что-то упруго-мягкое, скользнув фалангой по костному выступу. Стас взвыл от боли, резко отдернул от нее руки и закрыл ими лицо. «В глаз, в глаз попала!» — молнией пронеслась в голове спасительная мысль, и она тут же перекатилась упругой кошкой по кровати, таща за собой толстую загипсованную ногу, и потянулась рукой к отброшенному Стасом на пол телефону. Она уж совсем дотянулась было да него — миллиметр какой-то несчастный оставался… Не успела, конечно, — шею сзади обхватили железно-жестокие руки ее бывшего любовника — такие, как ей казалось недавно еще совсем, нежные, такие исполненные любовью, такие страстно-сексапильно-мужские… Она пыталась было дернуться, да где там. Слишком уж силы физические обидно были неравны — хрупкая женщина с температурой да с загипсованной ногой против красавца качка с железной тупой хваткой…
Игорь, в эти самые секунды, уже припарковав во дворе машину, неторопливо продвигался в сторону подъезда, неся на весу пакеты с лекарствами, едой и фруктами. Лежали в этих пакетах и еще всяческие для кормления его жены Вероники вкусные вкусности, и он улыбался сам себе радостно и нетерпеливо, предвкушая процесс этого самого кормления. И счастлив был, как тогда, десять лет назад… И вдруг замер на полпути — ключей-то у него не было! Оставил он их вежливо на тумбочке в то злополучное, так замечательно начавшееся и такой катастрофой закончившееся воскресенье. Вот же дурак был… «Придется теперь Вероничке как-то до двери самой допрыгивать», — вздохнул он тяжело, и двинулся дальше, и поднялся на свой этаж в лифте, и удивленно уставился на открытую настежь дверь квартиры. И не догадался назад оглянуться, в лестничный пролет… Хотя чего бы он там и увидел особенного? Так, мелькнула какая-то быстрая, модно-стильная тень и исчезла трусливой пулей и так же быстро потом понеслась по улице, пряча от людей свои злые Азазелловы глаза с зияющей под ними свежей кровавой раной от Вероникиного острого ноготочка…