— Прекратить безобразие! — приказал он.
— А ты кто такой, что петь запрещаешь? — куражился один.
— Вот именно! Сам такой, а приказываешь! Нам никто не указ! — подхватил другой. — И Буслаев — не указ!
— Опомнитесь, хлопцы, мы же без пяти минут в законе, — стал уговаривать их взводный. — Да и где надраться успели?
— Хозяйка самогону поднесла. А что, нельзя выпить, что ли? — заговорил третий из выпивох.
— Поговорим утром. А сейчас — шагом марш туда, где поставлены! И чтобы тихо!
— Угрожаешь, сволочь?! — один из зеков замахнулся на взводного, но тот сильным ударом в челюсть сбил его с ног. Подлетели остальные двое, но и их он разметал по снегу.
Тот, что был повыше других, заметил меня.
— Ха! Глянь, и начальник объявился. — Он состроил рожу. — А нам, начальник, что Таганка, что фронт. В тюрьме наши гноили, на передовой фрицы укокошат. Вот и решили повеселиться напоследок. В первый и последний раз. Честное зековское!
Разве с пьяными можно договориться…
— А командира взвода надо уважать, — сказал я строго и ушел.
Долго не спал, прислушивался. Стало тихо. Деревня продолжала смотреть сны. Не нравилось мне, как настроены будущие бойцы Красной Армии. Вой собаки на другом конце деревни вселял ужас. Так воют обычно, когда умирает хозяин.
Утром собрал командиров на „летучку“. Рассказал о ночных „происшествиях“, об упаднических настроениях. Потребовал крепче держать дисциплину, поднимать дух, вселять уверенность в победе. А сам подумал: командир, как и педагог, — призвание. Прежде всего, он воспитатель. А какой из меня педагог, да и стратег, тактик…
Штаб роты на этот раз согласилась разместить у себя сельская учительница Акулина Евстигнеевна Игнатьева. У нас был хлеб, сахар. Она выставила на стол чугунок с картофелем, сало, квашеную капусту, четверть самогонки.
— Спасибо, но зелье нам не положено, — сказал я за всех.
— Сегодня сорок дней, как погиб на фронте мой муж… Хотелось бы его помянуть по православному обычаю.
Отказать — значит, проявить неуважение к памяти воина.
Когда подняли лафитники, вдова сказала:
— Дорогие мои! Бейте фашистских гадов так, чтобы и внукам, и правнукам их неповадно было ходить на Русь-матушку!
— Отомстим, Акулина Евстигнеевна. И за вашего мужа, и за тысячи других наших отцов, братьев, сыновей. Клянемся вам.
Заместители мои и начальник штаба повторили: „Клянемся!“
— А сами-то как живете? — спросил я.
— Как живем?.. — задумалась учительница. — Мужчин забрали на войну. Остались в деревне старые да малые. И все есть хотят. Фронт тоже требует и хлеба, и мяса. Вот мы, женщины, и крутимся, как в частушке поется: „Я и лошадь, я и бык. Я и баба, и мужик…“