Послышались возгласы одобрения.
— Как видите, для Сверхчеловека нет ничего невозможного. Это — высший тип христианина!
Но позвольте, атаман, уточнить вашу интерпретацию этого слова, — вступил в разговор Адвокат. — Понятие «Сверхчеловек» идет аж из прошлых веков, от средневековых немецких богословов. У них заимствовал его Фридрих Ницше. А затем воскресили наци. Для Сверхчеловека превыше всего собственное «я», презрение к подчинению общественным целям, как бы заманчивы они ни были.
— Я преклоняюсь перед твоей ученостью, Адвокат, — произнес Краковский иронически и продолжал: — На нашем пути, господа, возник этот лейтенантишко Буслаев. Вопрос стоит так: кто кого? Мы должны уничтожить его. Но сначала захватить и живехонького повозить по селениям, как когда-то в клетке возили бунтаря Емельку Пугачева. Это будет отвечать тому, зачем мы здесь оставлены: держать в страхе население, срывать старания большевиков восстановить разрушенное войной хозяйство, нормализовать жизнь. И хватит разглагольствовать! Не так страшен черт, как его малюют! Болтунов я не терплю. Я их презираю!
— Буслаев, конечно, лейтенантишко. Но за ним — войско, осодмил, власти стоят, — пробурчал Служивый, но Краковским он услышан не был.
Неугомонный вдруг вскочил с чурбака, стал в карманах своих рыться, заглянул за ящик с гранатами, за нары. Ничего не обнаружив, подлетел к адъютанту, схватил за грудки.
— Сволочь! — закричал он.
— Рехнулся, что ли? — опешил Философ.
— Отдай часы, мародер проклятый!
— Какие часы? Бог с тобой, опомнись! Аллаха своего побойся!
— Аллаха не трогай! Ты украл их у меня! Или часы, или пристрелю как собаку шелудивую!
Адъютант вырвался и ударил его так, что тот отлетел к двери, чуть не вылетев наружу.
— Кончай базар! — гаркнул Краковский.
— Пристрелю! — Неугомонный схватился за «парабеллум».
— Отставить! — Краковский выстрелил в потолок. — Нашли из-за чего стреляться! Если Философ положил в свой карман бесхозно лежавшие часы, пусть возвратит их хозяину. Тем более что он «заработал» их в поте лица и тела своего. Вдова из поселка накормила его, напоила, спать с собой уложила, а он в благодарность часики ее, уходя, прихватил — в память о погибшем на войне муже.
Ироническая реплика атамана разрядила накалившуюся было обстановку. Все дружно загоготали. Даже Баронесса смеялась.
— С тобой, атаман, как с мужиком, пооткровенничал по простоте своей души, а ты, что баба языкастая, на всеобщий позор меня выставляешь, посмешищем делаешь, — обиделся Неугомонный. — Вот и доверяй, и верь тебе, сверхчеловеку..