— Как тебе повезло.
— Я не нуждаюсь ни в еде, ни в воде, ни во сне, — продолжал Калигула. — Сегодня же вечером, попозже, когда ты не сможешь больше бодрствовать, я превращусь в змею и выжму из тебя жизнь. И тогда, — продолжал он будничным тоном, — я съем твое сердце и, вероятно, еще твои зрачки, потому что у тебя великолепное зрение, и тогда я отправлюсь искать город.
— Раз ты способен на все это, я полагаю, ты не станешь возражать, если я для безопасности привяжу тебя к дереву, прежде чем лягу спать? — спросил Селус.
— Нисколько, — вежливо заверил его Калигула. — Я ничего другого и не могу от тебя ожидать, хотя, конечно, ничего хорошего для тебя из этого не получится.
Еще одну милю они прошли в молчании, а потом Селус остановился, заставив Калигулу давиться, когда тот достиг конца веревки.
— Ты уже устал, смертный? — спросил Калигула.
— Помолчи. — Селус поднял свободную руку и заслонял ею глаза от солнца.
— Что ты там видишь? — спросил Калигула.
— Не уверен. Что-то. Это может быть группа людей.
— Они идут поклоняться мне, без сомнения.
— Или убивать тебя.
— Я не могу умереть.
— Попробуй остаться благоразумным настолько, чтобы запомнить, что ты больше не император и никогда не был богом, и держи рот на крючке, пока я не пойму, друзья эти люди или враги.
— Я превращусь в птичку-колибри, так что они не смогут меня видеть до тех пор, пока я не узнаю, почему они здесь, — быстро согласился Калигула.
— В очень тихую птичку колибри, — напомнил Селус.
— Начинай идти.
— Лететь, — поправил Калигула.
— Да что угодно.
— Я не могу лететь, — вдруг объявил Калигула. — Ты связал мне крылья.
— Даже у птиц есть ноги, — заметил Селус.
— И правда. Ты очень мудр. Некоторым образом, я буду почти сожалеть, когда вскрою тебя и съем твои внутренности.
И тут, тихонько щебеча про себя, римлянин повел англичанина через саванну по направлению к кучке людей.
Приказ, казалось, исходил изнутри у него, как это всегда бывало, когда в нем как бы образовывался часовой механизм.
— …Здесь я, как у себя дома, — сказал Хьюи Лонг. — Подойди! Я хочу с тобой говорить.
В туманном свете инфернального солнца Хьюи показать, что он видит начало какого-то движения перед собой, но потом снова оказалось, что это, вероятно, всего лишь иллюзия. Зато он привлек внимание Бетховена: музыкант скорчился на месте, сел на корточки, глядя на Хьюи этими странными сверкающими глазами, взглядом безумного человека.
— Позвольте мне рассказать вам о моем друге, великом музыканте, — продолжал Хьюи. — У него есть планы. Он хотел попасть в город и найти императора, чтобы свести и ним старые счеты, но он переменил свои планы. И знаете почему? Не знаете?