Каковы бы ни были причины, толкнувшие Катрину на этот поступок, Люк с легким удовлетворением отметил, что она потрясена и преисполнена ужаса, как и все остальные соседи. Девушка слабо покачала головой и что-то пробормотала. Просто не верится, что она сделала это с его семьей. Презренная!
— Где Люк Боне? — грозно повысил голос Лондри.
Катрина заплакала и показала трясущимся пальцем в сторону холмов.
С трудом преодолев сковавшую его немоту, Люк прошептал:
— Что с ними теперь сделают?
— Всех евреев отправляют в резервации.
— Мне говорили, что только приезжих…
Пекарь печально покачал головой.
— Всех.
Плечи Люка поникли. «Пусть это окажется страшным сном, — взмолился он. — Пусть я проснусь!»
— И куда их отвезут?
— В пересылочный лагерь для евреев.
— А куда перешлют оттуда?
— Скорее всего в Дранси, под Парижем.
— Значит, я могу туда поехать. Могу подать прошение. Отец — уважаемый человек в…
Фугасс шикнул на него.
— Боне, неужели ты до сих пор так ничего и не понял? Их никто уже не увидит. Оттуда не выходят живыми. Кем бы ты ни был, там никаких привилегий нет. Деньги, собственность, богатства — все конфискуется. Банковские счета замораживаются. Теперь это все принадлежит Германии. А твоя семья? Ты можешь лишь молиться за них.
— Всегда есть какой-то способ, — выдохнул Люк. — Пустите меня!
Внезапно вокруг его шеи обвилась веревка. Спутник Фугасса подполз сзади и накинул ее на Люка.
— Он скорее удушит тебя, чем позволит нас выдать.
Люк не мог вдохнуть. Глаза начали вылезать из орбит. Веревку чуть-чуть ослабили, и он судорожно втянул в себя воздух, осознавая: выбора нет. Будущее, хочет он того или нет, связано с партизанами.
— Сперва они отправятся в Апт, — сдавленно простонал он. — Я должен их увидеть.
— Исключено, — покачал головой Фугасс.
— Тогда я с вами не пойду, — заявил Люк. — Пусть ваш друг прямо тут меня и задушит.
Они молча смотрели в глаза друг другу. После напряженной паузы Фугасс наконец смягчился.
— Тогда надо их опередить, — хрипло прошептал он.
Люк прижался щекой к теплой терракотовой крыше, на миг прикрыл глаза в безмолвной молитве, и тут на него нахлынули запахи — резкий душок птичьего помета с примесью терпкого гниения опавших листьев. Однако в вечернем ветерке он уловил нежное дыхание лаванды — спускаясь с холмов, оно разносилось по улицам деревни… и отчего-то внушало Люку надежду.
Он молился о том, чтобы его бабушка тоже учуяла это дыхание.
В голове у Люка вновь и вновь проигрывались сцены ареста семьи. Самому тошно было, с какой дотошностью мозг воспроизводил каждую мучительную подробность. Молодой человек от души надеялся, что Катрину до конца дней будет преследовать эта картина и осознание всей гнусности ее черного поступка.