Шериф многое повидал на своем веку. По долгу службы, не считая бытовых конфликтов с проломленными черепами, ему приходилось сталкиваться и с избитыми до полусмерти бродягами, чьи лица превращались в кровавое месиво без признаков человеческого обличия, и с расчлененными трупами нечистых на руку бизнесменов. Несколько раз он побывал в перестрелках, где жизнь его висела на волоске, носил на своем теле следы от ножа одурманенного зельем наркомана… Но ему всегда удавалось сохранять спокойствие, некую хладнокровную отчужденность, не испытывая ненависти к преступившим закон… Отвращение — да, может быть, — но не ненависть. «Кто-то должен выполнять эту работу», — говорил он жене каждый раз, когда она, заламывая в слезах руки, заводила разговор о том, что неплохо бы ему подыскать другую, менее опасную работу. И каждый раз, в ответ на его слова, жена указывала ему на сына, говоря, что мальчику нужен отец, и если его, Питера Ван дер Вейка, убьют, мальчик будет расти без твердой отцовской руки, и ей одной будет сложно управиться с ним, когда он достигнет столь непростого переходного возраста. «Он может связаться с какой-нибудь бандой, — причитала жена, — или стать наркоманом». Она принималась перечислять всевозможные неприятности, которые обязательно постигнут их маленького Дэнни, если Питера вдруг убьют. А маленький Дэнни, играющий в своей комнате, слыша надрывающийся голос матери, заходил в гостиную, смотрел на нее внимательно и беззаботно большими голубыми глазами, а затем говорил успокаивающе: «Мама, не волнуйся, когда я вырасту, я стану полицейским, как папа». Каждый раз, когда малыш слышал, как она выговаривала отцу, он произносил именно эту фразу. Малыш произносил ее настолько по-детски торжественно и гордо, что оба они — и Питер, и его жена, — не могли сдержать улыбки. Жена украдкой смахивала слезу, прижимала сына к себе, гладила его по голове и шептала ему: «Какие же вы у меня, Ван дер Вейки, упрямые. Что ты, малыш, что твой папа».
Может быть, именно из-за него, из-за Дэнни, Питер на этот раз потерял хладнокровие. Смерть Сэмуэла Кончо — тринадцатилетнего индейского паренька, которого за ум и прилежность любили в округе все от мала до велика, шокировала Ван дер Вейка настолько, что он потерял покой. К расследованию этого жестокого, неоправданного убийства он не смог отнестись как к работе. Он не мог оставить его «висяком» и спать спокойно. «Так не должно быть, — твердил он себе, выкуривая одну сигарету за другой: — Не может этот человеко-зверь ходить по Земле, совершив такое. Не место таким на Земле». Жажда мести смешивалась в его душе с болью, обидой, непостижимостью произошедшей дикости, и теперь для него стало делом чести найти негодяя.