Глава двадцать шестая
Профессор Милованов-Миловидов
«Код пентаграммы – вот что пока недоступно Осине, – подумал Юрий Федорович, рассматривая большой глобус, установленный на изящном столике красного дерева работы выдающегося мастера-мебельщика XVI века Жюля Перена. Время максимального приближения к Земле кометы он может узнать, а вот связь пентаграммы и кометы вряд ли…»
Профессор нажал потайную кнопку, и глобус распался на две части, как разрезанный персик. Внутри находился встроенный бар. В хрустальных графинах там переливались разными оттенками золотистого цвета шотландский виски и старый французский арманьяк. На серебряном блюдечке лежали тонкие ломтики лайма – его Юрий Федорович любил больше, чем лимон. Он медленно налил в узкую серебряную рюмку арманьяка. Профессор не признавал модные, рекомендуемые всеми сомелье широкие бокалы для коньяка. Выпил, остановил взгляд на влажном ломтике лайма, но закусил парой миндальных орешков.
Под влиянием старинного механизма, исправно работавшего уже несколько веков, две полусферы сложились вместе, вернув модель планеты в прежнее состояние. Еще одним движением руки профессор заставил глобус медленно вращаться.
– Сколько загадок мироздания разгадано… А сколько еще осталось…
У разведчиков и контрразведчиков есть такое выражение – «криптостойкость». Это когда шифр с великим трудом поддается расшифровке. Катрены Нострадамуса с трудом, но поддаются, только дальше начинается второй круг загадок.
С мистическими розовыми рубинами он как будто бы разобрался. Их должно быть пять. Но какие из 25 выделенных им исторических рубинов нужны для пентаграммы? Любые? Вряд ли… Определить их, однако, – полдела. Их еще нужно достать. Или, как минимум, помешать Осине их достать.
Он нарисовал пентаграмму на листе бумаги.