— Левый, который длинней, будет красить с того конца, — указал он папиросой. — Крест-накрест, чтобы полос не было. Ты, — черные бусинки уперлись в Славу. — Вон у той лампы — прожектор называется.
Корытов помедлил, затянулся, выпустил сизое колечко дыма, ловко поймал его шляпой и продолжил:
— А ребетенок, значит, на подхвате. Такие пироги.
В воздухе тоненько забренчал его смех.
Машинисты молча достали «Джебл». Колёк не курил. Он зажмурился, приоткрыл один глаз и на цыпочках обошел рубку. Потом с недоумением развел руками:
— Нету.
— Чего нету? — заинтересовался Гена.
— Ребетенка твоего нету, — сокрушался Гвоздик. — Смылся, пока ты рот разевал. Он какой? Черный, рыжий? И тоже в шляпе?
Алепта подошел к ребятам, выудил сигарету из протянутой пачки, стряхнул табак в консервную банку, что держал Вадик. Повернулся к Славе:
— В Ишиме сейчас яблони цветут…
— Нет еще, — Слава мотнул головой. — Через пару недель. Где жил?
— На Маркса.
— Я у Серебрянки.
— Давно на пароходе?
— Третий год. Уже в помощниках хожу. А они, — он подбородком указал на друзей, — масленщики. Я, понимаешь, земеля, назад было собрался, на Ишиммаш. А тут нефть пошла. Не везет мне.
— Ну, предположим, нефть не пошла, — тенорком взвился Вадик. — Она пойдет, когда мы первую баржу зальем и отбуксируем на Омский нефтеперерабатывающий.
— А почему — не везет? — Алешка вопросительно сдвинул густые темные брови, которые жили, казалось, отдельно от его белобрысой головы. «Такой уродился, бровастенький», — говорила мама. Сдвинул брови и выжидающе замолчал.
Слава крякнул.
— Понимаю, земеля. Хочешь сказать — рунучок на плечо и айда на берег. А спросят меня приятели: какая она, нефть, и где ты, Станислав, шастал, что по усам текло, а в рот не попало? У меня дядья секретари райкомов, кореш в газете корреспондентом. Пока не поручкаюсь с самим Урусовым, домой дороги нет. Семен Урусов у нас в Ишиме воду искал, его бригада в полукилометре от завода стояла. А интереса у меня к буровому делу не было. Фрезеровщик Петуня к ним ушел. Может, вместе нефть и открыли. А что? Мы — ишимские.
— Во дает! — Вадик жирафом выгнулся над другом и принялся собирать и сдувать с берета мусоринки. — Эта на темечко не давит? А эта? Трансциндентальный эмпириокритицизм, гуманизм с анасигоровыми науменами и пифагоровыми финонинами… Все!
Скрестил на груди руки.
— Будет жить. От Славы слава не уйдет!
— Да иди ты, — отмахнулся Станислав. — Покурим?
— Некогда. Капитана ждем.
— Ну, бывайте, — дружно приподнялись береты. — У вас — палуба, у нас — машина. Но если что — зови!