— Это совершенно справедливо, мой милый, — отвечал аббат, — господа Шапель и Бутвиль были казнены в прошлом году на Гревской площади только за это.
— Я знал, что моя мысль хороша! — вскричал Пасро. — Она пришла ко мне сейчас, когда я приметил вас, господин аббат; я придумывал и не мог придумать со вчерашнего вечера.
— Какая мысль? — спросил аббат.
— Отдать на суд кардинала дуэлянта, который, как я видел вчера собственными глазами, убил одного за другим трех человек, троих приятелей де Лафейма.
— Что это у тебя за чертовская мысль, мой милый!
— Мысль, которую вы найдете естественной, господин аббат, когда узнаете, что этот ужасный дуэлист будет причиною, если вы не позаботитесь, что Дениза не захочет выйти за меня.
— А! А! — сказал Боаробер, интерес которого возбудился. — Объясните-ка мне это.
Пасро не заставил себя ждать. Только он сказал то, что хотел сказать, и рассказал по-своему. Все, что касалось Денизы, присутствие в продолжение недели, каждый вечер, в тот же час, под ее окнами влюбленного незнакомца, свалившегося как будто нарочно с луны, чтобы повредить его любви, кокетливое обращение молодой девушки, следившей из окна за всеми движениями этого влюбленного, все увеличивавшаяся холодность, которую она показывала к нему, к Пасро, — все это было сказано с примерной правдивостью. Но когда он дошел до обстоятельств, которые заставили его быть невидимым свидетелем дуэли, на которой он хотел основать против своего соперника обвинительный акт, история заменилась романом, и ложь заменила истину.
По его словам, когда барон де Поанти, при наступлении ночи, ушел из Валь де Грас, он натурально пошел за ним, с невинной целью узнать его квартиру; он видел, как он вошел в дом на улице Феру, и, предположив, что его квартира там, хотел спокойно удалиться, когда барон вышел из этой улицы в сопровождении шести молодых вельмож, в которых он узнал приятелей де Лафейма; все направились к Сен-Жерменскому аббатству, и там произошла страшная дуэль, в которой его соперник, презирая эдикты и приказания кардинала и короля, убил разом троих противников.
— Доказательства того, что я вам говорю, господин аббат, — продолжал Пасро, — не трудно найти, потому что они отнесли три мертвых тела под крыльцо аббатства, без сомнения, для того, чтобы монахи погребли их по-христиански.
Негодяй, столько же благоразумный, сколько и вероломный, остерегался, как видно, сообщить аббату свои дела и особенно роль, которую он играл в этой трагедии. Боаробер был так хитер, что клерк не мог его одурачить. Не подозревая истины, он понял, что в услышанном им рассказе было много темных пунктов, которых он не понимал. Но пока он не старался даже их понять. Его удивление обнаружилось только этими словами: