С неделю после этого он не навещал связисток. А вырвавшись, бежал бегом. Отдышавшись у землянки, Семен одернул гимнастерку и стал спускаться по ступенькам. Раиса выглянула в дверь:
— Ага, младший лейтенант пришел. Добро пожаловать.
— Зоя дежурит?
— Зои нет… Была, да вся вышла.
— Как нет? — от неожиданности он, пятясь, поднялся на ступеньку выше. — Что случилось?
— Ничего не случилось, жива и целехонька. В штаб перевели.
Райсин голос был все тот же — ласковый, но чудилось в нем нечто такое, отчего у Семена холодком тронуло руки.
— Как так перевели? Зачем?
— Начальство знает. А вы зайдите, посидите. Там новенькая вместо Зои, культурная дивчина. Познакомитесь.
Семен побрел назад, не попрощавшись, но тут же обернулся.
— А вы не шутите? — спросил он, улыбнувшись через силу.
Раиса в ответ вздохнула:
— Какое там! Призналась бы уже, коль пошутила. А вы не огорчайтесь, встретитесь еще. Не за морями штаб-то.
Семен кивнул: правду, мол, говорите. И, круто повернувшись, пошагал из лощины, укрытой пестрым разнотравьем. Его догнал протяжный Раисин голос:
— Постойте, лейтенант! Се-еня-я! Подождет…
Она спешила к нему, «размахивая гитарой.
— Возьми вот, — решительно перешла на «ты» Раиса. — Для тебя она сделана.
…Проводив старшего лейтенанта Долгополых на наблюдательный пункт, Синельников вернулся на огневую позицию и залег спать в углу прикрытого ветками окопа, а проснувшись, распорядился начать, не дожидаясь вечера, сооружение наката, чтобы приказ командира батареи выполнить своевременно и добротно, — благо немецкие самолеты по причйне низкой облачности не тревожили.
И правильно сделал, что так распорядился: вскоре пришел комиссар дивизиона старший политрук Агафонов, а потом совсем неожиданно явился новый комдив. Увидев, что работа кипит и батарея, не теряя времени, готовится к предстоящим боям, начальство могло быть довольно — и то для младшего лейтенанта утешение.
Днем в Атуевку, на передний край, не ходили — ждали ночи, ночи на удивление короткой и потому, наверное, ценимой чрезвычайно, неизмеримо больше любого дня с солнечным его обилием и бездонной голубизной небес.
Ночью таял зной, оседала пыль, исчезала с глаз изрытая воронками земля. Прятались дороги, устланные пеплом вперемешку с битым кирпичом, исковерканными гильзами, осколками разорвавшихся недавно мин, снарядов, бомб. Призрачными, будто нереальными становились обгоревшие деревья и полуобвалившиеся стены каменных построек, наклонившиеся, но не рухнувшие почему-то до сих пор.
Тьма окутывала все вокруг, весь исполосованный кровоточащими ранами огромный мир. Только половина неба, загораясь от земных пожарищ, тлела до рассвета.