Две недели назад его вызвал к телефону командир полка:
— Хабарова у нас забирают. Подумайте, кем временно заменить.
Вскоре явился сам Хабаров, ставший недавно капитаном, сообщил официально, что «отбывает для прохождения дальнейшей службы в должности начальника штаба вновь формируемого артиллерийского полка». И неофициально:
— До свидания, Константин Сергеевич. На мое место советую назначить Сахно.
И ни в голосе, ни во взгляде не было и намека на сознание собственного превосходства: смотрите, дескать, какое повышение. Наоборот, голос и взгляд были столь же бесстрастными, как прежде.
— Сахно… Да-да, конечно, — машинально проговорил Ватолин совсем так же, как отвечал Хабарову когда-то, когда был новоиспеченным, робеющим командиром дивизиона.
Он вспомнил тот день и тот доклад: конечно же, за сухостью начальника штаба скрывалось желание не подать вида, что он замечает смущение, растерянность лейтенанта, помочь ему побыстрее освоиться. И потом сколько раз он помогал ему входить в курс дел, и никто бы не сказал, что он учит или даже советует. Нет, всего лишь докладывает сведения и факты, которые командир дивизиона мог не учесть или упустить из виду, а он, начальник штаба, в силу специфики своей должности, обязан всегда учитывать и иметь в виду.
— До свидания, Иван Никанорович, — Ватолин пытался улыбнуться. — Успехов вам.
— А вам вдвойне… И не поминайте лихом.
— Зачем же лихом?
— Это так, к слову… Сказать откровенно, надеюсь, что помянете добром, как и я вас. Вы чего-то не знали и не умели й теперь еще не умеете. Но умеете учиться, поэтому мне не было трудно…
Хабаров смолк, будто устыдился собственного многословия и тона, которого прежде в разговорах с командиром дивизиона не допускал.
Крепко стиснул старшему лейтенанту руку и вышел.
Неделю назад Костя в своем командирском блиндаже, к удивлению, застал Павельева, которому по всем статьям надлежало находиться на наблюдательном пункте.
— Почему здесь?
— А где мне быть?
— В Атуевке!
— Зачем? Ради проформы? Снарядов-то нет.
Павельев не походил на себя: не доложил о состоянии своего подразделения, даже не поднялся с топчана, продолжал сидеть с расстегнутым воротом и глядеть с напускной бесстрастностью. Ватолин почувствовал, что закипает. Вот он, единственный, не желающий ставить себя на одну доску ни с кем, ни с живыми, ни с мертвыми, не желающий исполнять свои обязанности на том основании, что он якобы выше многих, хотя эти многие уже выполнили свой долг до конца.
До точки кипения, однако, не дошло. Помешала другая мысль: как бы поступил на его, Костином, месте майор Машковцев? Закричал бы: «Встать! Слушайте мой приказ!» А майор Кормановский? Неизвестно. Во всяком случае не сказал бы: «Очень тебя прошу». Таким он этого не говорит. Да у него и нет таких. А если и есть, то ни в каком случае майор не позволит себе разговаривать с ними в подобном тоне.