Робби покачал головой и уже открыл рот, чтобы заговорить, но потом увидел, что женщина, выбравшая картину, узнала о ней больше, чем он.
— Это название картины, — сказала Рози, а потом по причине, неведомой ей самой, добавила: — Меня зовут Роза.
Стэйнер уставился на нее, совсем сбитый с толку.
— Нет, конечно, это просто совпадение.
Не так-то просто, подумала она. Что-то в этом есть.
— Взгляните. — Она бережно перевернула картину и постучала пальцами по стеклу против тоги женщины на переднем плане. — Этот цвет — пурпурно-красный — называется розмариновым.
— Она права, — сказал Робби. — Художник или, что более вероятно, последний владелец картины — поскольку уголь стирается довольно быстро — назвал ее так, имея в виду цвет хитона этой женщины.
— Пожалуйста, — обратилась Рози к Стэйнеру, — мы можем закончить нашу сделку? Мне пора идти. Я уже и так опоздала.
Стэйнер хотел было спросить еще раз, не передумала ли она, но убедился, что нет. В ней ощущались следы былого унижения, и чувствовалось, что она с большим трудом избавилась от него, причем совсем недавно. У нее было лицо женщины, которая может принять искренний интерес и участие за издевательство или, быть может, за попытку обмануть, изменив условия сделки. Поэтому он просто кивнул и сказал:
— Кольцо за картину — прямой обмен. И мы оба расстаемся довольные.
— Да, — сказала Рози и от всей души улыбнулась ему. Это была первая настоящая улыбка, которая засияла на ее лице за последние четырнадцать лет, и в то же мгновение его сердце распахнулось навстречу этой улыбке.
— Мы оба расстаемся довольные, — повторил он.
Несколько секунд она постояла на улице. Пялила глаза на проезжающие мимо машины и чувствовала себя как в детстве после выхода из кинотеатра с отцом — будто в тумане. Мир реальных вещей воспринимался лишь половиной рассудка, а другая половина все еще пребывала в мире иллюзий. Но картина была вполне реальной; достаточно лишь взглянуть на пакет, который она держала слева под мышкой, чтобы не сомневаться в этом.
Дверь за ее спиной открылась, и старший из двоих мужчин вышел на улицу. Теперь он ей нравился, и она улыбнулась ему, как люди обычно улыбаются тем, с кем им довелось разделить какие-то прекрасные мгновения.
— Мадам, — сказал он, — не окажете ли вы мне маленькую любезность?
Ее улыбка сменилась настороженным выражением.
— Смотря какую, и… вообще-то я не имею привычки оказывать любезности посторонним.
Разумеется, это было явным преувеличением. Она не имела привычки даже разговаривать с посторонними.
Он выглядел почти смущенным, и это подействовало на нее успокаивающе.